Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Строго говоря, сам Летов не то чтоб очень ассоциировал себя именно с Сибирью – скорее уж вспоминал свои казацкие корни. «Ничего из Сибири никогда не придет, – сказал он раздраженно во время нашего первого и довольно провального интервью 2000 года, – из Сибири только певец Шура придет». В любом случае в нем чувствовалось что-то скорее эндемическое, нежели провинциальное, – чему весьма способствовал элемент регги в его сочинениях. Кстати, колючая проволока, которая в итоге стала его невольным символом, присутствовала на обложке авторитетной ямайской группы The Melodians – пластинка Pre-Meditations 1978 года, Егор почти наверняка ее знал. Вообще, вся история Летова изобилует невольными символами. С очкасто-проволочной картинкой вышло примерно как с песней «Все идет по плану» – подобно тому как Егор не рассчитывал на ее всенародную востребованность, так и фотограф Андрей Кудрявцев сделал этот пенитенциарный снимок скорее случайно – на других картинках из той сессии Летов преимущественно хохочет. Однако именно эта фотография стала иконической – она даже мелькала в качестве импровизированного транспаранта во время кровавых столкновений между советскими десантниками и сторонниками независимости в Вильнюсе в январе 1991 года.

У ГО была совсем древняя песня – «Лишь рок заставляет меня оставаться живым и открытая дверь» (помимо официальной версии с «Красного альбома», она существовала еще и в ранней, совсем уже невыносимо романтической медленной аранжировке). Если вкратце, то общее ощущение той переломной поры было схожим – дверь в постсоветское будущее уже была приоткрыта. Все, кому надо, прошли в проем и стали обживаться, притворив за собой. Летов же принципиально остался на пороге и стал оглушительно хлопать этой самой дверью туда-сюда, пытаясь доказать, что, во-первых, она открывается в обе стороны, а во-вторых, все дело непосредственно в ней («Лишь калитка по-прежнему настежь»), в пороговой точке перехода. Поэтому, собственно, его портрет всего через пару лет так легко перекочевал из рук условных сторонников независимости в лагерь условных советских десантников. Он и проклинал, и заклинал окружающую советскую действительность, словно пытаясь ее законсервировать и парадоксальным образом сберечь своими наездами. Сильно позже я прочитал про воротную теорию боли, разработанную в 1965 году Мелзаком и Уоллом. Она объясняет механизм регуляции болевой чувствительности: импульсы, проходящие по тонким болевым волокнам, открывают ворота в нервную систему, чтобы достичь ее центральных отделов. Если очень упрощенно, то открытые ворота – это своего рода возможность услышать боль и дать ей слово. Таково, по всей видимости, было летовское понимание не только относительной рок-музыки, но, вероятно, и всей человеческой истории. Это средство постижения мира через боль и ужас оставалось с ним до конца – случился, как и было сказано в другой песне, долгий апогей сорванной резьбы. Другое дело, что человек, который тратил столько усилий на выражение и описание этой боли в своих песнях, мог уже и не найти времени и места, чтобы непосредственно испытывать ее самому, – отсюда эффект непрошеной радости от самых, казалось бы, понурых сочинений Летова.

3. ПЕРЕСАДКА НА ВСЕ ОСТАВШИЕСЯ ВРЕМЕНА

Я довольно рано успел убедиться в том, что главные сочинения Егора Летова не просто существуют отдельно от автора, а вообще, по сути, принадлежат не ему, а самой реальности с ее изворотливым копирайтом – посыпавшиеся в последние годы английские, французские, японские версии «Все идет по плану» тому лишнее свидетельство. Майским днем 1990 года после школы я поехал в университет на подготовительные филологические курсы. Я поднялся из центра зала «Площади Свердлова» на «Проспект Маркса». Справа по ходу ближе к концу перехода сидел музыкант и горланил песню. Тогда постоянно кто-то пел в переходах, я не обратил на это никакого внимания, и, только когда подошел чуть ближе, услышал слова «Как это трогательно: серп, и молот, и звезда», а потом и сам припев. Я знал, что такая песня не просто существует, но и пользуется репутацией главной у ГО. Однако странным образом я доселе не слыхал ее: почему-то на имевшемся у меня акустическом альбоме «Русское поле эксперимента» она была кем-то зачем-то купирована. Не буду утомлять деталями случившейся со мной иллюминации. Это было похоже на классическую вспышку, примерно как это описано у Сэллинджера в «Голубом периоде де Домье-Смита» – про солнце, полетевшее в переносицу со скоростью 93 миллиона миль в секунду. Не укорачивая шаг и даже не дослушав криков певца, я вышел на станцию «Проспект Маркса» и приехал на станцию «Университет» уже более-менее другим человеком. По большому счету, все мои последующие отношения с группой «Гражданская оборона» (включая эту книгу) можно считать комментариями и уточнениями к тому событию.