Знай мое имя. Правдивая история

Слышно было, как среди присяжных прокатилось облегчение. Не то чтобы они засмеялись — просто выдохнули с улыбкой. Я тоже улыбнулась. Я вообще всегда улыбаюсь, когда говорю о своей сестре, и даже сейчас, заключенная в рамки своей неприятной роли, не смогла удержаться. Я немного расслабилась, вопросы были утомительными, но безобидными: какую водку пили, из каких стаканчиков, сколько наливали.

Представитель окружного прокурора. Когда танцевали, как вы это делали?

Шанель. Нелепо. То есть совершенно не чувственно… Размахивала руками, бесилась.

Я уже представляла будущие новости: «Жертва заявила, что бесилась». Потом я рассказала, как вышла пописать.

Представитель окружного прокурора. Хорошо. Я понимаю, что это, возможно, слишком образно, но вы просто присели за дерево?.. Вы загораживали друг друга, чтобы никто не увидел?

Я пыталась объяснить, что, когда писаю, не хочу, чтобы меня кто-то видел. Ведь к женщине, решившей пописать на улице, отношение совершенно иное, нежели к мужчине. Она спросила, как далеко мы были от баскетбольной площадки, а я никогда потом не возвращалась на то место. Может, стоило бы, но просто не могла себя заставить.

— Не помню, — ответила я. — Было очень темно.

Переместились на веранду: к белым низкорослым парням; к выдохшемуся пиву, которое я передала Тиффани; к проблеме, можно ли пить пиво залпом.

Представитель окружного прокурора. Вы когда-нибудь пили пиво залпом?

Шанель. Я не могу.

Представитель окружного прокурора. Почему не можете?

Шанель. Потому что это трудно.

Послышался сдавленный смех. Они понимали, что я говорю правду. Мы прошли уже порядка двух сотен вопросов, репортеры в последнем ряду быстро конспектировали мои ответы. Я заметила несколько незнакомых лиц, но в этом не было ничего интересного. Представитель окружного прокурора спросила, какое мое следующее воспоминание.

— Как проснулась в больнице, — ответила я.

Такое уже случалось, я чувствовала, как подкатывает. На глазах выступили слезы, стало трудно дышать. Я не могла ни говорить, ни видеть.

Представитель окружного прокурора. Вы помните что-нибудь до этого?

Шанель. (Свидетель отвечает неразборчиво.)

Слезы текли из глаз, из носа, и я боялась, что сейчас они польются из ушей и изо рта. Все внутри стало теплым и мокрым, дыхание сбилось. Я была подавлена и словно позорилась перед всеми, вытирая лицо. Мне нужна была минутка. И тут я услышала голос защитника.

Адвокат защиты. Прошу прощения, но можем мы услышать членораздельный ответ?

А я уже и вопрос забыла. Что-то про память, кажется. Помнила ли я что-то.

Шанель. Нет.

Адвокат защиты. Спасибо.

Представитель окружного прокурора. Дать вам минуту?

Шанель. Все хорошо.

Представитель окружного прокурора. Вот салфетки.

Мне хотелось вставить салфетки в рот, нос — закупорить все отверстия у себя на лице. Хотелось провести руками по щекам и стереть все черты лица. Алале попыталась продолжить. Я заметила раздражение на лице защитника. Приказала: «Возьми себя в руки».

Представитель окружного прокурора. Когда вы очнулись в больнице, можете сказать, имели ли хоть какое-то представление, который час?

Во мне вновь просыпалось то старое чувство, сознание снова было заперто в белом коридоре. Я отвела взгляд, пытаясь вернуться в настоящее, увидела костюмы вокруг, надменные выражения лиц, коснулась языком верхней губы — соль.

Представитель окружного прокурора. Как вы себя чувствовали, когда проснулись? Физически, я имею в виду.

У меня изо рта вырывались только бессвязные звуки и вода. Я не могла сказать ничего вразумительного.

Шанель. Потом я… Я увидела декана и помощника шерифа, и они спросили…

Адвокат защиты. Протестую. Показания с чужих слов.

Я замолчала в растерянности.