«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

Это состояние причиняло ему невыносимую боль, которую старец называет "святою". Незримый огонь пожигал его, но внутри него таилась "смутная надежда", побеждавшая страх вступить "на болезненный путь". Болезненность сердца несколько раз приводила "в восторг" его "дух", и, как он пишет, "я удивлялся, как Бог сотворил мою природу способной переносить страдания, через которые мне открылись неведомые прежде глубины молитвы". В какие-то моменты он, несмотря на боль, тихим голосом прославлял Бога. Тогда, как он пишет, "молитва выносила меня из тесного, как тюремная камера, мира, и дух мой жил в свободе беспредельности Бога моего"[88].

В начале жизни это напряженное состояние, поиск ответа на вопросы бытия постепенно привели его к восточному мистицизму. Как мы увидим далее, обращение к восточному мистицизму он рассматривал как великое падение, как "духовное самоубийство". Позднее откровение Божие привело его к великому покаянию и пламенному стремлению к Богу и, в конечном итоге, к созерцанию нетварного света. В "пламенной молитве", которая не покидала его ни наяву, ни во сне, он обращался к "еще недоведомому" или "забытому" Богу. Он достиг полного истощания, и тогда "совсем нежданно <…> некая тонкая как бы игла проткнула толщу свинцовой стены, и через создавшийся волосной канал проник луч света"[89].

Этот путь старца мы рассмотрим в следующих главах.

"Падение"

Адам с момента своего создания пребывал в общении с Богом через свой светозарный ум. Его ум был способен к общению с Богом и ангельским миром. Однако через ослушание заповеди Божией ум его помрачился, отождествился с рассудком и с окружающим миром, соединился с воображением. Апостол Павел, говоря о грехопадении Адама и вообще человека, пишет: "Потому что все согрешили и лишены славы Божией"[90]. Прародительский грех, как и любой грех, связан с оскудением славы Божией в человеке: человек более не способен приобщиться энергии Божией, позволяющей созерцать Его, поскольку ум человека помрачается и затемняется.

Последствием этого омрачения стало отпадение человека от истинного Бога и поклонение идолам. Апостол Павел пишет: "Но как они, познав Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, по осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся"[91]. Святой Григорий Палама отмечает: "Ум, отступивший от Бога, становится или скотоподобным, или демоноподобным, и, выступив за пределы естества, вожделевает вещей, чуждых естеству, и не знает сытости в своей алчности, всецело отдает себя плотским вожделениям и не знает меры удовольствия"[92]. Уместно здесь привести слова Христа: "Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?"[93] В учении святых отцов также говорится об омрачении в человеке образа Божия.

Отрицание славы Божией и подмена истинного Бога несуществующим богом, представлениями о "боге" или богах, идеями и человеческими учениями есть омрачение ума и повторение Адамова грехопадения. Грехопадение — это исход из рая, который есть общение с живым Богом. Об этом вспоминает Церковь в тропарях, которые поются в Прощеное воскресенье (вспоминая Адамово изгнание), а также в Великом каноне святого Андрея Критского в выразительнейшем месте: "Ум острупися, тело оболезнися, недугует дух, слово изнеможе, житие умертвися…"

Это грехопадение пережил и старец Софроний и помнил о нем всю жизнь. Он пережил опыт, схожий с опытом апостола Петра[94], — так он описывает свое великое падение.

Падением, подобным грехопадению Адама, было для него обращение к восточному мистицизму. Как Адам стал неспособным к общению с истинным Богом, так и старец утерял свой изначальный дар общения с живым Богом[95]. Говоря о грехопадении, он имеет в виду не нечто внешнее, что затрагивает общественный или нравственный уровень, а блуждание ума и сердца человека во всяком растлении.

Под "падением" он подразумевает, главным образом, свои занятия медитацией на протяжении семи или восьми лет: он считал, что восточное мистическое учение и "философия" "преисполнены величием" и превосходят "христианскую чувственную душевность" в заповеди "возлюби Бога и ближнего". В то время в его сознании понятие "личность-ипостась" отождествлялось с понятием "индивидуум".