«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

Поиски юных лет привели его к восточной медитации, практике "самосозерцания" и к опыту "самообожения" — к "обращению к своему изначальному бытию". Воздействие оказали "книги об индийском мистицизме и встречи с людьми из тех стран, где тысячелетиями занимались этой мистической практикой". Естественно, как он признался позже, "выйти из этой аберрации — совсем не просто". Создается впечатление, что достижение совершенства происходит через преодоление личностного начала, как "временной формы бывания", вносящей ограничения в нашу жизнь. Необходимо "волею идти на распад или умирание человеческой личности в неименуемом океане чистого Бытия — сверх-персонального Абсолюта"[96].

Он считал, что Абсолют в понимании восточных религий превосходит "христианское понимание личности". Этот восточный опыт затрагивал интеллект, выступая как "аскетические совлечения всего относительного". То было заблуждением, отдалявшим его от "истинного Бытия" и вело "к не-бытию"[97].

Тогда он не понимал смысла личности в Боге и в человеке. Как говорит он сам, "вследствие столь существенного пробела в моих познаниях я увлекся мистической философией нехристианского Востока. В моем безумстве я предполагал найти в ней исход из ямы, в которую я погружался. Немало драгоценного времени потерял я из-за этого"[98].

Он посвятил себя занятиям трансцендентальной медитацией. "Умственная аскетика состояла в том, чтобы чрез мысленную и волевую сосредоточенность совлечься материальности тела с его чувственностью; затем идти дальше — к всетрансцендирующему чистому Бытию чрез отречение от личного начала, и мышления, и прочих форм космического бывания". Все эти усилия были служением "богу философов, не-сущему подлинно"[99].

Вначале занятия трансцендентальной медитацией давали ему покой от мучивших его многочисленных вопросов бытия, эти занятия принесли ему "моменты интеллектуального услаждения", поставляли его выше окружающей его среды. Однако он не мог мыслить об "абсолютном Начале как персональном бытии". Он пребывал в заблуждении[100].

Сосредоточение на себе и трансцендентальная медитация отдалили старца от Бога его детства и привели к "тьме неведения" и "отказа", к своеобразному исступлению. Именно тогда он увидел свой ум-рассудок "как свет". В тот период он, с одной стороны, был несом "всеобщим потоком" к Вечности как к "не- сущему", с другой стороны, он "напряженно искал выражения в картине красоты, свойственной едва ли не всякому природному явлению". Некоторым этот период может показаться "полным вдохновения", но для самого старца это было "самоубийством в метафизическом смысле"[101].

Рассказывая о видении интеллектуальной энергии как света во время трансцендентальной медитации, старец поясняет: "Мир умных созерцаний по-своему лучезарен. Да и наш ум все же является "образом Ума первого", Который есть Свет. Интеллект, сосредоточенный на метафизических проблемах, может потерять восприятие времени и вещественного пространства, как бы выйти за их пределы. Именно в таких случаях мой ум виделся мне светом". Старец утверждает, что этот мысленный свет качественно отличается от несозданного света Божия[102].

Сегодня благодаря исследованиям в области неврологии известно, что человеческий мозг через действующие в нем химическую активность и электрическую энергию, при полной самоконцентрации, может достичь мысленного просветления — так совершаются открытия. Однако это состояние очевиднейшим образом отличается от созерцания нетварного Божественного света. Как поясняют святой Диадох Фотикийский и святой Григорий Палама, просветление ума есть не что иное, как Божественная энергия, которая просвещает ум человека, очищенного от страстей, это — преддверие созерцания нетварного света просветленным умом. Мысленный свет, видимый в результате самоконцентрации и человеческого усилия — это одно, а благодать Божия, которая просвещает чистый ум и возводит созерцающего к видению Бога, — это другое.

Свидетельство старца Софрония — очень важно: оно показывает нам разницу между медитацией и божественным откровением, различие между тварным светом ума (рассудка), диавольским светом и светом Божественным. Подобные свидетельства не встречаются в святоотеческой литературе, поэтому написанное старцем имеет огромное значение, особенно в наше время, когда люди не видят различий между достижениями разума, восточными религиями и божественным откровением, данным миру Христом. Старец пишет: