«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

Озарение "Я есмь Сущий", которое пережил старец Софроний, не было призрачным явлением, неким мысленным прилогом, возникающим и пропадающим, как молния: оно было истинным. Призрачным называется не-сущее видение, "быстро исчезающее и ускользающее", которое, как только исчезает, возникает, и как только возникает, прекращается, как молния и гром, как слова и мысли (рассудок). Святые отцы же озарение светом рассматривают как "длящееся и не мелькающее перед наблюдателем наподобие молнии, слова или мысли"[119]. Другими словами, откровение Божие "Я есмь Сущий" не было чем-то призрачным, что возникает и пропадает. Оно есть проявление Божественной энергии, поскольку имя Божие являет энергию Божества.

Варлаам говорил, что ви́дение несозданного света есть виде́ние, которое возникает и пропадает, как молния, и является обычным символом, который нечто обозначает[120]. Святой Григорий Палама возражал подобным схоластическим взглядам и провел грань различия между природными, обычными и призрачными символами.

"Природные символы" неотделимы от природы обозначаемого, "например, при наступающем восходе солнца заря есть природный символ его света; и природным символом жгучей силы огня является тепло", а гром — естественный символ молнии. "Обычные символы" не зависят от обозначаемых предметов, они самостоятельны, как флаг государства или знамя войска, знаменующее взятие города. "Наконец, символ, не существующий самостоятельно, не бывает ни прежде, ни после обозначаемого, потому что для него это невозможно, но, ненадолго появившись, он сразу переходит в небытие и совершенно исчезает"[121].

Свет преображения Христова есть слава Божественности Христа. Это есть не обычный символ и не виде́ние, но само Царство Божие.

Старец Софроний достоверно знал, что свет, который он видел, был славой Божества Христа, нетварной энергией Святой Троицы, истинным светом. Старец отличал его от чувственного и диавольского света и от света человеческого знания. Этот свет сообщил ему познание Бога.

Священномученик Дионисий Ареопагит пишет, что "велико богословие и мало, и Евангелие и пространно, и велико, но при этом и кратко". Это означает, что богословие откровения может быть выражено одним словом, имея глубочайшее содержание. Он говорит: "Благая Причина всего и малоречива, и даже бессловесна настолько, что не имеет ни слова, ни мысли по причине того, что все Она сверхсущественно превосходит и неприкрыто и истинно изъявляется одним тем, кто нечистое все и чистое превзошел"[122].

Приведем также изречение Максима Исповедника: "Всякое слово Божие не многоречиво и не многословно; оно — едино, хотя и состоит из различных умозрений, каждое из которых есть часть [этого] слова"[123]. Откровение невозможно выразить даже многими словами: оно есть созерцание. Однако оно может быть сообщено при помощи слов. Так он объясняет: мужи божественные в какой-то момент получили от Бога откровение-познание через некое духовное созерцание и понятие, которое есть "неизреченные глаголы". Всю свою последующую жизнь они анализируют его в богословских изысканиях и проповедях, которые выражаются в тварных словах и понятиях. Следовательно, созерцающие принимают один "неизреченный глагол" и передают его во многих тварных "глаголах" и понятиях.

Это же мы видим и в данном старцу откровении, когда ему раскрылся смысл имени "Я есмь Сущий". Ему открылся Бог как Личность, как "Сущий". Эти три слова наполняли его сердце и выливались в богословие. Тогда ему открылся образ Христа, насколько он мог понести, преобразив и сделав его богословом. Повествование об этом опыте, говорил ли он или писал, было поразительным: это было "богословие фактов", богословский "рассказ". Мы видим это во всем письменном наследии старца, где говорится о свете лика Христова, но каждый раз и в каждой главе этот опыт раскрывается по-разному. Откровение Бога преобразило его ум в богословский: он богословствовал, выражая мысль в немногих, но богатых по содержанию словах.

Следовательно, по учению отцов Церкви, озарение светом есть созерцание личностного Бога, но то лишь начало созерцания, что отливается от созерцания как состояния. С озарением истинная благодать и энергия триединого Бога входят в сердце человека.

Из текстов старца мы не можем в полной мере проследить хронологическую последовательность его духовных опытов, но кажется, что после очевидного явления имени Божия "Я есмь Сущий" или одновременно с ним в его сердце вошла Божественная благодать. Старец пишет: "Я был доведен до истощания всех моих сил. Тогда, совсем нежданно для меня, некая тонкая как бы игла проткнула толщу свинцовой стены, и чрез создавшийся волосной канал проник луч света"[124]. Он говорит о вхождении в его сердце "небесного огня". "Как Его нежная, но могущественная рука уловила меня, когда я с упорством юного безумства устремился в меоническую пустоту? Огонь небесный проник внутрь, и сердце мое растоплено было его жаром"[125].