Знаю

Оторопело бормоча, Алексей подполз к завалу и начал судорожно копать. Словно обезумев от отчаяния, он стучал по неподдающимся камням кулаками, долбил по ним ногами, пытался стучать по валунам снятыми ботинками.

Когда же это всплеск отчаяния прошел, он снова рухнул вниз. Тело окончательно отказалось двигаться. Болело буквально все — каждая мышца, суставы, сухожилия, органы. Подземелье, словно ненасытный вурдалак, высосало его до дна и оставило лишь пустую оболочку.

В добавок ко всему этому отчаянно хотелось пить. Сводящая с ума жажда напоминала, что он уже больше суток ни глотка не пил. Язык распух и, казалось, не помещался уже во рту. В горле было сухо как в пустыне. Трогая влажную стену тоннеля, парень уже был готов слизывать капельки влаги на ней.

— Засада настоящая… Черт…, - следуя за влажной дорожкой, тянувшейся со стены и по полу, подросток заполз в одну из келий. Втиснулся в натуральный каменный гроб, выдолбленный в известняковой почве. В одном из ее углов наткнулся на углубление, в котором и скапливалась вода.

Тут же руки подогнулись, и он рухнул на живот. Стал как животное лакать живительную жидкость. Господи, какое это было счастье. Вода словно чудодейственное средство наполняло его иссушенное тело и возвращало к жизни.

Самочувствие стало лучше. Поднялось и настроение.

— Вроде, получше стало. Сейчас бы еще погрызть что-нибудь, — он перевалился через невысокий каменный выступ, где и устроился по удобнее. — Неплохо мяса бы кусок… Жаренного… Чтобы с хрустящей корочкой, ароматный, — рот наполнился слюной, недовольным бурчанием отозвался пустой желудок. Мол, что это за вынужденная голодовка? — Черт, слюной тут захлебнешься… Больше суток ничего не ел. Желудок к животу прилип.

Соблазнительные картины разнообразных блюд, как он не гнал их, все равно продолжали будоражить его воображение. Непрерывной вереницей перед его глазами проходили — пышущий жаром ароматный плов с золотистыми кусочками мяса, густой наваристый борщ с белоснежными островками сметаны, рассыпчатая гречневая каша с острым мясным подливом, пряный рассольник. Все новые и новые кушания появлялись перед ним, буквально сводя его с ума своим видом, кажущимися ароматами.

Это была настоящая изощрённая пытка, которую он устраивал сам над собой.

Пытался не думать ни о чем съестном. Старался выбросить из головы любые намеки на что-то съедобное. Куда там. Никакого толку не было от его усилий. Сколько бы он старался не думать о еде, она, наоборот, упрямо лезла ему в голову.

— Хоть чего-нибудь бы на язык! Хоть корку хлеба! — взмолился Алексей куда-то в темноту. — Распроклятую корку хлеба пожевать!

Схватился за карманы полушубка. Может что-то завалялось. Захарьина же держит во дворе всякую живность. Наверное, таскает в карманах что-нибудь для своих любимцев — орешки, хлеб, сушеные фрукты. Даже заплесневелые корки сгодились бы сейчас. Пусть будут крепкие как камень, пусть покрыты плесенью. Съел бы, сожрал с дикой радостью. Добавки бы еще попросил.

Пошвырялся в правом, затем левом кармане. Ничего полезного. Пальцы натыкались то на старый металлический ключ от замка, то на приплюснутый коробок охотничьих спичек, то на резинку для волос.

— Черт… Пусто… Вообще, ничего. Как же так? Долбанной корочки даже нет…

Алексей полез во внутренние карманы полушубка. Хоть что-то съестное должно же быть.

— Здесь пусто, — в одном кармане была лишь незашитая прореха. — Во втором тоже… Хотя… Черт, конверт какой-то лежит. Письмо что ли?

При свете едва «дышащего» коммуникатора парень повнимательнее присмотрелся к своей находке. В его руках оказался небольшой конверт из плотной серой бумаги. Надорвав язычок, он вытащил сложенный в четверо листок.

— Так, что тут еще написано? — негромко бормотал подросток, в тусклом свете с трудом разбирая прямой женский почерк. — Хм… Это мой третий тебе урок, — начал он читать. — Что еще за урок? Урок… Б…ь, урок! Получается, это она меня так учит! Охренеть! Учительница, мать ее!

У него глаза на лоб лезли по мере того, как он продолжил читать. Совершенно дикая вырисовывалась картина. Главным виновником приключившегося с ним несчастья был он сам, а точнее его желание стать целителем! В записке, которую написала и незаметно подложила ему в клинике Захарьина, прямо так и говорилось — «желаешь стать целителем, заслужи это право». Прочитав это, Алексей зло засмеялся:

— Ха-ха-ха. Сам себе придумал неприятности. Ха-ха-ха. Сам умолял о них. Ха-ха-ха.

Горький смех звучал все громче и громче, гулким эхом гуляя по длинным коридорам подземного скита и в самых дальних его закутках превращаясь в невнятный хриплый вой. Сам же он в этот момент, склонившись над куском бумаги, напоминал безумца, решившего свести счеты с жизнь. Грязный, лохматый, осунувшийся, с опустошенным лицом, на котором живо выделялись сверкающие бешенством глаза. Это впечатление усиливал неровный голубоватый свет коммуникатора, делавший его склоненную фигуру угловатой и наделявший страшными подробностями — лишними конечностями, клыками и когтями.