Знают истину танки!

Там еще один коридор, такой же, но подлинней, и двери камер направо и налево.

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Тюремная канцелярия - по сути, камера с маленьким окошком вверху, только нет нар, пол деревянный, стены оштукатурены и несгораемый шкаф.

За столом - Бекеч и оперуполномоченный. Перед ними стоит С-213.

- Значит, кормят хорошо?

- Не обижаемся, гражданин старший лейтенант. Погуще кладут, чем в общей столовой.

- И тепло в камере?

Лицо С-213. Круглое. Покойное. Счастливое.

- Спасибо, тепло. И матрасы дали. И домино дали.

- Значит, в козла режетесь?

- В козла.

- Добро! И на работу не гонят. И до конца срока так?

Что ж, хоть бы и до конца,- наверно думает С-213.

- А вы не подумали там, в шестой камере, что если администрация лагеря спасает вас от ножа,- так надо ей служить!!

С-213 насторожился.

...Сейчас вот у нас идет спор - не распустить ли вас по баракам?

Сонное благодушие как сдернуло со стукача. Открылся неглупый быстрый взгляд:

- Гражданин старший лейтенант! Ведь зарежут как поросенка! Ведь не знаешь, где смерть ждет...

- Так надо знать!

Это вскрикнул Бекеч и вскочил, презрительный:

...Надо узнать, где эта ваша смерть ходит! На чьих ногах?!

Растерянное лицо стукача. Он умоляет. Он думает. Он ищет. Он хочет понять!

Бекеч отрывисто:

- Подозреваемых. А может, тех самых, кто режет. Будем подбрасывать к вам в камеру. По одному. И тут испугаетесь?

Осенение великой мысли на лице стукача! Его пальцы! Его зубы! Шепчет:

- Забьем! Задушим!

Спокойный голос оперуполномоченного:

- Нет. Лишить жизни - мы управимся и по суду. А ваша задача до-пы-тать-ся! И запрещенных приемов - для вас нет. Узнаете - будете в лагере ж и т ь. А не узнаете - выкинем вас на говядину!

Пошла мысль! принялась!

ШТОРКА.

Камера. Двухэтажные нары с матрасами, над ними - обрешеченное крохотное оконце. Лязг открываемой и закрываемой двери. Двери мы не видим, она рядом с нами,- но видим, как человек двадцать этой камеры с обоих "этажей", где они сидят и лежат,- все встрепенулись, бросают домино, обернулись к нам, и, будто из пещеры, подтягиваются, подбираются к краю нар - четвероногие!

каракатицы!

спруты! Они не помещаются на экране сразу все, они стиснуты.

Общий хриплый возглас торжества.

Абдушидзе соскакивает с нар. Он перекошен:

- А, Гавронский! Сюда резать пришел?

С-213 зло мигает, выставил дюжие кулаки:

- Поляк дерьмовый! Это ты резал?

Гавронский, Р-863. Спиной к закрытой двери. Руками как бы держится позади себя за каменные косяки входа.

Негромкий, но четкий взлет революционного этюда. Рев:

- Убийца!.. Бандит!.. Сучье вымя!.. Волк!.. Задушим на хрен!

Гавронский видит - спасенья нет! Гордо выпрямился в нише двери:

- Предатели! Найдут вас и тут!

Гонор - это долг!

Остервенелые сливающиеся крики.

Вся эта свора каракатиц протягивает к нам конечности!

На экране - муть.

На полу, под нашими ногами, крики:

- Глаза ему выдавливай, никто не отвечает!

- Рви его с мясом!

- Кто резал, говори!

Резкий крик боли.

Полная тишина.

Прильнули ухом к стене и напряженно прислушиваются - летчик Барнягин и Гедговд. Барнягин грозит нам - не шуметь!

Это он - однокамерникам своим, тоже притихшим на нарах.

Камера - такая же, но нары голые.

Не слыша сквозь стену, Гедговд на цыпочках, оттого особенно долговязый, переходит к двери и слушает там.

Барнягин машет рукой, отходит:

- Ничего не разберу. Гудит, кубло змеиное. Тюрьмы что ли не поделят господа стукачи?

Какое ж у него располагающее, открытое лицо, всякий раз это поражает. Незажившие следы побоев, розовый шрам на лбу.

Отчаивается и Гедговд. Он прислонился неподалеку от двери. Своей небрежной скороговоркой:

- Черт его знает, на наших глазах хиреют лучшие традиции арестантского человечества. Например, культура перестукивания заменена культурой стукачества.

- И ты бы стал узнавать новости у этих гадов?

- Э, друзья! А сколько новостей мы узнаем из газет? Просеивайте сами, делите на шестнадцать, на двести пятьдесят шесть...

С нар:

- Да что тебе, Бакалавр! Ты завтра выходишь на волю, все новости узнаешь.

Гедговд ближе. Теперь мы видим, как он истощен, один скелет. Но весел:

- На волю? Да! В самом деле, как это интересно! - утоптанная песчаная площадка двести метров на двести - и мы ее уже воспринимаем как волю! И у меня еще двадцать три неразмененных года в вещмешке, а я чувствую себя ангелом, взлетающим к звездам! Ду-урак!

ШТОРКА.

Та же тюремная канцелярия, видим ее всю, от входа. В дальнем конце за столом сидят двое, занятые делом.

БЛИЖЕ.

Это - лейтенант Бекеч и тот врач, которого мы видели за хирургическим столом. Он - в белом халате сверх телогрейки и в шапке с номером. Он подписывается на листе. Бекеч:

- И вот здесь еще, доктор.

Меняет ему листы. Доктор подписывает, медленно кладет ручку.

Показывает:

- А резолюцию о том, что вы отменяете вскрытие, напишите здесь.

- Это майор напишет. Значит, учтите: за зону мы его отправим, не завозя в морг.

Доктор пожимает плечами. У него очень утомленный вид. Шум открывшейся двери. Голос:

- Товарищ лейтенант! Тут - на освобождение, Ы-четыреста-сороквосемь, ГедгОвд. Все оформлено. Выпускать?

Бекеч смотрит в нашу сторону:

- Заведите его сюда.

Голос надзирателя (глуше):