Знак

Она выглядела как и провизорская в нашем особняке: все необходимые ингредиенты и оборудование для изготовления зелий аккуратно расположились на подвесных полках.

Еще за неделю до отлета я отправила на корабль фотографию провизорской с предписанием устроить все таким же точно образом. Была в каюте и койка с темно-серыми простынями. Большая часть шотетских тканей – синего цвета, поэтому разыскать серые оказалось непросто.

Горюч-камни в лампах, присыпанные порошком из «цветов ревности», горели ровным желтым светом. В книжном шкафу выстроились ряды книг по эльметахаку и шотетской истории. Я нажала на кнопку возле двери. В центре каюты вспыхнула голографическая карта-навигатор. Сейчас она показывала, что корабль находится над Воа.

– Нам придется быть соседями. Но я попыталась сделать наши каюты пригодными для… совместного житья.

– Значит, это твоих рук дело? – Акос повернулся ко мне.

На его лице появилось загадочное выражение. Я кивнула.

– Хотя ванная у нас будет одна на двоих, увы-увы… – меня, похоже, опять понесло. – К счастью, ненадолго…

– Кайра, – он прервал мою трескотню, – здесь нет ничего синего, даже одежды. И банки с ледоцветами подписаны на тувенском.

– Твой народ полагает синий цвет проклятым, а по-шотетски ты не читаешь, – тихо произнесла я.

Тени нервно задвигались под кожей, их отростки доползли даже до щек. В голове загудело, я сморгнула слезы.

– К сожалению, книги по эльметахаку – только на шотетском, но рядом с ними ты найдешь устройство для перевода. Достаточно приложить его к странице и…

– Но я так с тобой обошелся… – начал Акос.

– Я отдала распоряжения еще до того случая…

– Спасибо, – сказал он, присаживаясь на койку. – Извини меня за… в общем, за все. Я хотел спасти Айджу. Больше мне ничего не надо.

У Акоса были прямые, нависающие брови, и мне было сложно сообразить, грустит он или сердится. На подбородке краснел порез от бритвы.

– Кроме Айджи у меня никого не осталось, – прошептал он.

– Да, – согласилась я, хотя вряд ли действительно понимала, что он чувствует.

Я видела, как Ризек творит такое, от чего меня выворачивало наизнанку, но Акос должен был воспринимать выходки моего братца совсем иначе. Я хотя бы знала, что тоже способна на подобные ужасы.

Но Акос – он пока не понимал, во что постепенно превращается Айджа.

– Откуда ты берешь силы? – вдруг спросил он. – Силы продолжать, несмотря на то, что вокруг творится сплошной кошмар?

Что? Неужели моя жизнь – кошмар? Я никогда так не считала. В конце концов, боль – это своеобразный способ проводить время. Обычно я думала о следующей минуте или следующем часе. В моей голове не было места для того, чтобы совместить все части головоломки воедино.

Тем не менее я смогла ответить на вопрос Акоса.

– Постарайся найти другой смысл жизни, – произнесла я. – Необязательно хороший или благородный. Любой, лишь бы за смысл сгодился.

Мой мне был известен: внутренняя жажда. Она – посильнее боли и страха. Она продолжала меня точить даже тогда, когда сгорело все остальное. Она не дарила надежду и не окрыляла – она за шкирку тащила меня вперед, едва я останавливалась.

Но когда я выяснила, чем она является, оказалось, это просто-напросто жажда жизни.

Нынешней ночью Праздник Побывки завершался. Когда последнее транспортное судно сядет в погрузочный док, начнется пир. После недели праздников люди должны преисполниться решимости, уверенности и энтузиазма. Так повелось у шотетов.

Ревущая толпа потоком вынесла нас с Акосом к погрузочному доку. Я старалась ни до кого не дотрагиваться. Мне не хотелось причинять людям боль.

Мы добрались до помоста, на котором стоял Ризек, облокотившийся на перила. Справа от него виднелся Айджа.

А где же Вас?

Я была одета в длинное черное платье без рукавов и, конечно же, в свою начищенную до блеска броню.

Ризековы знаки смерти были выставлены напоказ: брат всегда держал руку так, чтобы шотеты могли видеть его татуировки. Вскоре ему придется начать второй ряд меток, как в свое время отцу.

Взглянув на меня, Ризек улыбнулся, и от его улыбки меня передернуло.

Я встала слева от Ризека. В моменты, подобные этому, я обязана демонстрировать шотетам свои тени, напоминая, что несмотря на все очарование моего брата, с Ноавеками лучше не шутить. Мне следовало примириться с болью, принять ее так, как принимаешь ледяной ветер, который едва не сбивает тебя с ног, когда ты выходишь на улицу без теплой одежды, но сосредоточиться было трудно.

Но внизу колыхалась взволнованная толпа, значит, я не должна даже морщиться.

«Терпи, терпи», – повторяла я.

В люке показались два последних транспортных судна, и я с облегчением вздохнула. При виде последней группы пилигримов народ взорвался аплодисментами. Ризек жестом призвал людей к спокойствию. Настал момент для его напутственной речи.

Но не успел он открыть рот, как от последней прилетевшей группы отделилась молодая женщина с длинными светлыми волосами. Крой ее наряда отличался большей сдержанностью, чем у остальных, а серебристо-серый оттенок с голубым отливом делал ее глаза еще ярче и выразительнее.

Такой цвет был в моде у шотетских богачей.