Знак чудовища

— На самом обвиняемом найдена кровь жертв. Кроме того, ясен и мотив. Эльфы — старые враги людей и до сих пор их ненавидят. Этот выродок пробрался к нам в город с целью посеять средь мирных граждан Сагема смуту и раздор. И даже совершил убийство.

— Смерть ему! — снова крикнули из толпы. — Смерть выродку!

Толпа заулюлюкала и засвистела. Из первых рядов вылетело несколько комьев грязи. Все до единого попали в цель, превратив рубаху эльфа в нечто пятнистое.

— Тише! — закричал толстяк. — Тише, сучьи дети, дайте закончить процедуру!

Толпа не успокаивалась. Самый горластый, тот, что орал громче всех, выкрикнул старую частушку:

— Эльфы повсюду разносят заразу!

— Эльфа увидел — убей его сразу! — хором поддержала толпа.

Сигмон поморщился и вдруг понял, что не испытывает ни малейшей радости, наблюдая за толпой. От злорадства не осталось и следа. Внутри вдруг стало пусто, а в горле пересохло, и тан судорожно сглотнул. Он понял, что происходит, — эльфа собирались вздернуть за то, что совершил сам Сигмон. Нет, он не испытывал к мошеннику теплых чувств, но вешать одного за провинность другого — это несправедливо. Алхимик не виновен, его даже не было рядом, когда случилось убийство. Палачи не могли этого не знать, даже полный идиот мог понять, что тех двоих прикончили вовсе не мясницким ножом. Значит, эльф просто подвернулся под руку, и на нем решили отыграться. Его собираются убить за то, что он чужак. За то, что он не такой, как все, потому что в нем течет другая кровь. Это неправильно.

Следом пришла скользкая мыслишка, — может, это и к лучшему. Мошенника вздернут, причем заслуженно: кто знает, сколько народа он успел обобрать. И тогда настоящий убийца, сам Сигмон, сможет спокойно вернуться в город, отмыться от грязи и продолжить поиски проводника. Все складывалось как нельзя лучше. Это прекрасный выход из ситуации, то самое чудо, на которое тан не смел далее надеяться. Надо только немного подождать, затаиться в уголке, притихнуть на время и посмотреть, как будут вешать эльфа. За то, чего тот не совершал. За то, что совершил сам Сигмон.

— Да тише вы, сукины дети! Капрал!

Стражники сделали дружный шаг вперед и пустили в ход древки копий. На первый ряд толпы, самый шумный, обрушился град ударов. Горожане отшатнулись и, недовольно ворча, отступили на пару шагов. Все примолкли, и лишь в задних рядах поднялась небольшая буча, — кажется, поймали воришку, подрезавшего кошельки.

— Итак, — продолжил толстяк, развернув пергамент, — деяния обвиняемого рассмотрены городским судом и признаны преступными. Двойное убийство, возмущение спокойствия, подстрекательство к бунту. Приговор — смертная казнь через повешение! Приговор привести в исполнение немедленно!

Толпа восторженно взревела, предвкушая зрелище, которое можно будет еще с месяц обсуждать в пивнушках. Сигмон понял, что толпе все равно, кого повесят. Эльфа, полуэльфа, обычного человека или оборотня. Лишь бы повесили, лишь бы состоялось зрелище, а кто будет болтаться в петле — дело Десятое.

Седобородый склонился к толстяку и что-то прошептал. Тот недовольно скривился, но потом закивал.

— Тишина! — крикнул он. — Капрал!

Первые ряды, не дожидаясь новых ударов, дружно отшатнулись подальше от копий и разом замолчали.

— Последнее слово предоставляется виновному! — крикнул толстяк и махнул палачу. Тот поднял руку и сорвал с алхимика повязку, закрывавшую рот.

— Это не я! — тотчас завопил квартерон. — Я тут ни при чем! Я случайно наткнулся на этих двоих, случайно! Даже слепому ясно, что их мечом зарубили! И я не эльф! Я человек! И мама у меня человек, и папа, и бабушка…

Толстяк поморщился и снова махнул рукой палачу. Он встал на цыпочки и начал завязывать алхимику рот. Тот извивался, как уж на горячей сковороде, и продолжал кричать:

— Я люблю людей! Я всех вас люблю! Я просто зарабатывал деньги, но никого не убивал. Мои лекарства…

Капрал коротко ткнул полуэльфа кулаком в живот, и тот поперхнулся. Палач тут же накинул полуэльфу на рот грязный жгут из тряпки и крепко завязал на затылке. Алхимик снова замычал, задергался, пытаясь прожевать повязку, но задергался аккуратно, так, чтобы не свалиться с чурки.

— Таким образом, — продолжил толстяк, — обвиняемый полностью признал свою вину. Капрал!

Стражники сомкнули ряды, наставив копья на осужденного. Палач снова приподнялся на цыпочки, ухватил петлю и надел ее на шею алхимику. Затянул так, чтобы узел оказался сзади. Чурочка, служившая помостом, была невысока, и рассчитывать на то, что рывок сломает висельнику шею, не приходилось. Тому предстояло умереть от удушения.

— Да что ж такое, — тихо выдохнул Сигмон. — Проклятие!