Знак кота

— Этот убивать… убивать не есть… — он подыскивал способ выразить важную для него мысль с помощью того ограниченного словаря, которым мы с ним пользовались. — Он убивать… носить зубы… снимать шкуру… показать другим.

Охотник ради охоты. Но это же можно было сказать больше, чем о половине тех, кто так гордо разъезжал по городским улицам. Шанк-дзи отличался от них другим. Кинрр, когда мы встретились впервые, был неприветливым и враждебным, но я понимал его. Даже моего братца я мог понять — после определённых усилий. А этот будущий Император…

— Не один… — прервал мои мысли Мурри, — два…

— Что два? — не понял я.

Кот моргнул. Ему, казалось, снова не хватало слов. Наконец он ответил:

— Вот стоит один, — он положил лапу на пол, рядом с моим коленом. Затем положил вторую лапу, в нескольких пальцах позади первой.

— Вот… второй…

— Второй человек?

Мурри снова заморгал.

— Другой…

Я почти ощутил его озадаченность, словно он не знал точного ответа.

Некто, стоящий за Шанк-дзи? Это означает, что вапаланин, стремящийся занять трон своего отца, имеет какую-то скрытую поддержку. Здесь, в городе, я подслушал достаточно замечаний «в сторону», чтобы понять, что за внешним покоем кроются какие-то интриги, что Алмазный город уже не тот, каким был раньше, свят о следующим строгим традициям.

Больше вытянуть из моего пустынного друга ничего не удалось. Мне оставалось только надеяться, что он поделится со мной всем, о чём узнает — или догадается — в будущем.

Над городом сгустились сумерки. Лавка закрылась, и хотя мобили ещё названивали, в том уголке дома, где сидели мы с котом, было относительно тихо. В первый раз с тех пор, как пришёл в Вапалу, я достал кифонг, любимый кифонг Кинрра, и стал настраивать его, с удовольствием заметив, что тяжёлый путь нимало не повредил арфе.

Бока инструмента до блеска отполировали тысячи прикосновений, узор, когда-то украшавший арфу, был еле виден. Может быть, когда-то это были строки музыкальной вязи, церемониального письма, которым в Вапале записывали музыку.

Я пошевелил пальцами, чтобы размять их, затем отважился взять аккорды одной из песен, как учил меня Кинрр. Алитта куда-то исчезла, куда, я не знал. Дом был довольно большим, а я придерживался лишь той его части, куда мне разрешила заглядывать сама хозяйка. Услышав звон струн, кукольница вошла к нам и уселась на кучку циновок, со вздохом потирая спину рукой, словно провела много часов, согнувшись за рабочим столом.

А я уже нащупал нужные струны, и следующая песня Кинрра вышла получше. Мурри ворчливо замурлыкал, а три котти собрались рядом с Равингой, расхаживая вокруг, тёрлись ей об ноги и поглядывали на меня. Все, как одна, чёрные и всегда ходили вместе, словно связанные невидимой цепочкой. Они удостаивали меня определённого внимания, но было совершенно ясно, что в этом доме лишь Равинга и её ученица заслуживают их полную любовь и преданность.

Я запел песню, которую сочинил в изгнании сам Кинрр, песню, в которой говорилось о звёздах, на которые он любил смотреть, о тишине ночи, о палящей жаре, приходившей с наступлением дня, но больше всего — об одиночестве, рвущем душу на части.

Почему из всех его песен сейчас мне вспомнилась именно эта, я не знал. Просто она казалась самой подходящей и подобающей для этого дня, для этих сумерек.

— Кто научил тебя этой песне? — не успели затихнуть последние ноты, как рядом со мной оказалась Алитта. Куда девалось пренебрежительное выражение лица, с которым она всегда смотрела на меня? Глаза пылали, кулачки были стиснуты, словно она собиралась сейчас же броситься на меня.

— Тот, кто её сочинил. Человек, называвший себя Кинрр…

— Мертвецы не поют! — словно котти, прошипела она.

— Верно. Но когда он учил меня, он был ещё жив. Великий Дух взял его к себе позже.

Она поднесла сжатую в кулак руку к губам и пронзила меня взглядом так, как будто хотела проникнуть в мои мысли и прочесть все воспоминания.

— Но это не… Никто не слышал такой песни Кинрра!

— Я слышал, — и тут я рассказал об отшельнике и об островке, на котором он жил в изгнании. Как он говорил о Вапале, и как он умер, отдав последние силы, чтобы спасти мою жизнь.

Девушка слушала, и глаза её влажно блестели в свете лампы.

— Кинрр, — повторила она имя, когда я умолк. — Да, вне всяких сомнений, эта песня принадлежит ему. Я думала, он погиб в резне той ночью. Неужели ему удалось сбежать…

Она медленно покачала головой.

— Он был последним из присягнувших, и вот как завершились его дни.

Опустившись на подушки напротив меня, Алитта явно говорила сама с собой. Казалось, силы покинули её, в глазах и в голосе отражалось отчаяние. Она потрогала кифонг пальцем, касаясь его так, словно это было величайшее сокровище.

— Верно, верно… это инструмент Кинрра… которым так восхищался Китикар. Если бы кто-то и сохранил арфу, так это он. Я много раз слушала, как он играл, — и он был одним из лучших, как Кинрр в своё время, хотя и скромничал, говоря, что ему далеко до Кинрра.