Знак кота

— Это так, — его ответ был короток, он повернулся и зашагал прочь. С его уходом рассеялось и кольцо зрителей вокруг. Я обратил внимание, что двое стражников с саблями всё-таки остались, хотя и на почтительном расстоянии.

Принесли еду, и я разделил свою долю с Мурри, прежде чем отвести его в маленькую палатку, служившую мне ночлегом.

В эту ночь мы спали с ним вместе. Ночь, потому что в Сноссисе путешествуют днём, места здесь слишком предательские, чтобы пытаться пересечь страну иначе, чем при ярком свете дня, как бы мучительно тяжко это ни было.

Уснуть удалось не сразу. Я не стал делиться своими сомнениями с Мурри. А он свернулся, положив забинтованную голову на лапы, и сразу заснул. Если наутро он не сможет видеть…

Наутро я должен был отправиться в Аженгир, в эту пустыню бесплодных солончаков, безжизненный и опасный край. Наверное, лишь обитатели этого наисуровейшего из королевств видят свою страну иначе. Ни один песчаный кот не смеет забредать туда. Ни одно животное, кроме вездесущих крыс, пожалуй. И я не посмею взять туда Мурри, как не посмею доверить его своим спутникам, чтобы они позаботились о нём, если я погибну. Но я не мог оставить его и здесь, слепым и беспомощным.

Теперь всё будет зависеть от того, помогут ли коту снадобья.

Тело моё ныло от утомления, и сон всё-таки одолел меня, несмотря на мысли, роившиеся в голове, и заботы, осаждавшие разум.

Во сне пришёл свет, но не жёсткие, бьющие в глаза лучи солнца. Свет лампы, мягкий, мерцающий, приятный и утешающий после жестокого поединка с огненной горой. Я снова стоял на полу, сделанном из полированного дерева и не мог пошевелиться. Сверху в свет лампы погрузились руки, огромные руки, они легко могли бы обхватить меня всего целиком.

Руки принесли нечто, отливавшее золотистым блеском меха. Рядом со мной опустился Мурри. На глазах не было повязки, они горели тем самым живым огнём, который я всегда видел в них. Однако когда его поставили рядом со мной, он даже не шевельнулся. Он был неподвижен, как статуя, как тот рубиновый кот, которого я вырвал из тесных объятий камня, там, на вершине горы.

Теперь руки легли передо мной, прямо на полированную поверхность, и я смог рассмотреть их. Пальцы украшали многочисленные перстни, каждый из которых мог бы послужить мне поясом. И все эти перстни были разными. На одной руке красовались перстни в виде голов: мужская голова в парике воина, женская в изукрашенной короне, голова орикса с грозными рогами, блестевшими серебром, морда яка, а так же непринуждённо свернувшаяся котти, стройное тельце которой обвивало палец. А на второй — чётко прорисованные черты кошачьей головы, наподобие той, что носил я сам, ещё одна коронованная женщина, затем не голова, не лицо, а какой-то причудливо переплетённый символ, потом кинжал, выступающий по обе стороны ободка перстня, и наконец последний, который не мог быть ничем иным, как хранящим высшие знания свитком, из тех, какие каждый род старательно стережёт в своих сокровищницах.

Руки несколько мгновений покоились неподвижно, а потом приподнялись, и пальцы зашевелились, не касаясь друг друга, словно связанные невидимой цепочкой, которую покачивают вверх-вниз. После этого темнота окутала и меня и всё вокруг, и я услышал шум пробуждающегося лагеря и рокот барабанов, всё ещё разносившийся в воздухе.

Мурри сидел у входа в нашу маленькую палатку. Его повязка по-прежнему лежала на месте. Он чуть повернул голову:

— Хочу посмотреть…

Если сможешь, подумал я, но не стал говорить этого вслух. Я потянул узел, и полоска ткани упала. Его глаза снова выглядели, как обычно, но вот сможет ли он что-нибудь увидеть…

Мурри, не мигая, глядел на меня долгим-долгим взглядом, как это делают кошки, а затем я услышал шумный вздох облегчения.

— Вижу!

Я обнял его за плечи и на мгновение зарылся лицом в шерсть. Это было для меня куда важнее, чем добыть рубинового кота из осаждаемого пламенем храма!

— Ухожу. Здесь неприветливое место… — Мурри встал на ноги и потянулся, как только что проснувшийся котти.

С его словами трудно было спорить. Но полностью ли он излечился? Может быть, наступило лишь временное облегчение, и слепота снова поразит его, как только он покинет лагерь? Тогда ему уже никто не сможет помочь. Но не успел я возразить, как он заговорил снова:

— Не пойду… в солёное место…

— А если ты… твои глаза…

— Увидимся потом… после солёного места.

И Мурри метнулся прочь. По всему лагерю копошились люди, но он в два огромных прыжка оказался за его пределами. Я ещё успел заметить, как он летит по воздуху — как могло бы показаться тем, кто не знает песчаных котов, — летит прочь. По его уверенным прыжкам я понял, что сейчас он действительно всё видит. Оставалось только надеяться, что это исцеление навсегда.

Шесть дней мы ехали через этот край неспокойной земли и огнедышащих гор. Как обычно, моя охрана молчала, разговаривая со мной только по необходимости. Однако в первое утро после ухода Мурри, к моему полному изумлению, со мной поравнялся на своём ориксе сам Канцлер.