Знак небес

Сам Чингисхан находился уже в юрте. Он был, точнее, выглядел очень спокойным. Впрочем, как всегда. Почти всегда. Но купец уже знал, что спокойствие это обманчиво и больше всего походило на медлительность гюрзы перед смертельным прыжком. Лишь желтые немигающие глаза великого сотрясателя[104] вселенной самую малость выдавали истинное состояние души властителя монголов — ленивое, но настороженное, хотя пока и без шалых искорок безумия где-то там, в самой их глубине.

Эти искорки весело плясали, когда горели один за другим города тангутской империи Си-Ся, переходили в безумное адское пламя во время очередного сражения и угрюмо роились в самой глубине зрачка, когда Чингисхан определял дальнейшую судьбу пленных, захваченных на поле битвы. Сейчас их не было, и одно это уже радовало Ибн-аль-Рашида, хотя на самом деле ничего не значило. Появиться они могли в любой момент. Пока же гюрза размышляла.

Ибн-аль-Рашид огляделся, сделал он это очень осторожно, самым краешком глаз. Араб все никак не мог понять, почему воины привели его не в большой шатер, где повелитель монголов всегда устраивал веселые пиры и горделиво восседал на золотом троне, захваченном в Китае. До недавних пор его принимали именно там.

— Ты сказал, купец, что урусы мужественные и храбрые люди, — хмуро выслушав подробный рассказ торговца, заметил Чингисхан. — Тогда почему же они бедные? Почему же они не оседлают своих коней и с мечами в руках не добудут себе богатства у своих соседей?

— Я уже говорил, повелитель народов, что они мирные люди. Они любят то, что делают и добывают сами. У них даже поговорка есть такая, — заторопился Ибн-аль-Рашид, видя, как нахмурились и без того уже узкие глаза Чингисхана, — что легко приходит, то легко уйдет.

— Глупцы, — проворчал грозный хан. — Они забыли добавить, что, когда все легко уйдет, можно также легко взять еще. Ну, пусть так. Но ты сказал, что у них много правителей, и нет одного, самого главного.

— Я сказал, что у них есть князья и каждый сидит в своем улусе. Но кроме этого есть и великий князь, который сидит в главном городе уруситов — Киеве, и если он созывает остальных на битву, то они, как послушные сыновья, охотно приходят на зов отца.

Чингисхан рассеянно протянул руку к пиале и, шумно отдуваясь, одним махом осушил пенистый кумыс.

— Всегда приходят? — буркнул он. — Всегда слушаются?

— Мне говорили, что всегда, но за последние годы у них не было большой войны и великих врагов, — осторожно заметил Ибн-аль-Рашид. — Поэтому я могу говорить сейчас только о том, что слышал. Видеть же это своими глазами мне не доводилось.

— И они никогда не враждуют между собой? — осведомился монгольский хан.

— Бывает у них и такое, — уклончиво ответил араб. — Но и тут я могу лишь вновь повторить те слова, которые уже произнес: все это я только слышал, но сам не видел.

— Значит, сыновья не очень-то послушны, — проницательно заметил «повелитель народов». — Плохие дети и плохой отец, который не хочет или не может накинуть узду непокорности на каждого из них, — сделал он глубокомысленный вывод и вновь задумался.

Ибн-аль-Рашид тоскливо вздохнул. Каждый раз после того, как он имел встречу с Чингисханом, араб, возвратившись с нее живым и невредимым, первым делом расстилал молитвенный коврик и возносил аллаху благодарность за великую милость. Величайший вновь позволил ему ускользнуть от этой огромной кошки с острыми когтями рыси и немигающим взглядом хищных глаз барса.

— Ты все мне поведал, купец? — неожиданно раздался в ушах торговца голос хана. — Ничего не утаил?

— Все, сотрясатель вселенной. Как на духу.

— А почему умолчал о том, как рязанский князь Константин разбил войско князя Ярослава?

— Я не умолчал, — растерянно развел руками Ибн-аль-Рашид. — Я ведь сказал, что между уруситскими князьями бывают ссоры и раздоры. Если говорить о каждой из них, то мой рассказ затянется на слишком долгое время, а у тебя есть дела и куда более важные, чем выслушивание таких пустяков.

— Это так, — величественно кивнул головой Чингисхан и заметил: — Ты принес мне много интересного и нового. За это ты можешь купить у моих воинов столько, сколько сможешь увезти на своих верблюдах. Ныне здесь есть все, так что тебе ни к чему отправляться за товаром дальше, к восходу солнца.

Это был намек. Чингисхан явно не желал, чтобы Ибн-аль-Рашид поехал в Китай, где у араба осталась молодая жена и младенец сын.

— Но я бы не хотел, чтобы ты надолго задерживался в этих развалинах, которые когда-то гордо именовались великой Бухарой, — неторопливо продолжал хан. — Почему бы тебе снова не отправиться к уруситам? Мои воины не знают настоящей цены захваченной добычи, так что ты сможешь продать все там с очень большой выгодой для себя.

— Как я могу ослушаться твоего повеления, хан, — склонился в низком поклоне перед «повелителем народов» торговец. — Я как можно быстрее отправлюсь в путь, даже если потерплю от этого ущерб, — но тут он вспомнил просьбу рязанского князя и после недолгих колебаний решился: — Дозволь одну только просьбу, великий каган.