Знак Вирго

Факел оказался ничего парень, только одно в нем было неприятно, даже противно: чуть что, начинал дразнить. Зато принес Юре приключенческую такую штуку, «Месс Менд» называется, в отдельных выпусках — книжечек шесть-семь или, может, десять. Юра уже раньше смотрел про это в кино, в «Унионе» у Никитских Ворот, только там оно называлось «Мисс Менд» и было именем красивой девушки, а не секретным паролем.

Юра почти никогда не дразнил Факела, хотя мог бы еще как: при таком имени! Но в классе Факелу поначалу крепко доставалось; правда, он умел за себя постоять — и языком, и руками, несмотря на то, что маленького роста. Видно, немало раздумывал над своим именем и вообще читал про имена, потому что однажды рассказал чуть не всему классу, что в древней России не такие еще водились… Знаете какие? Шест, например. Шумило. Или Волк, Дорога. («Волк Дорогович!» — крикнул кто-то.)…Да, и нечего смеяться. Из них потом фамилии получились. А те имена, которые сейчас, они не настоящие русские. Конечно, давно уже стали, но происходят от греческих, римских, древне-еврейских… Да, да… Пришли после крещения Руси…

— И Толстопят было имя? — спросил Толстопятов.

— И Трон? — спросил Борька Тронов.

— И Маяк? — спросила Ия, и так посмотрела! Только не на Юру, а мимо. На глупого Божко.

И все начали предлагать свои фамилии.

А в другой раз Факел признался Юре, что настоящее у него имя даже дойное: Факел-Ре, через черточку. А что такого? Есть ведь за границей всякие там Карл-Филипп или Жан-Жак… И означает оно, если полностью: Факел Революции. Так придумали его родители, когда он на свет появился… А знаешь, Юра, почему так говорят «появился»? Откуда вообще дети появляются?..

И Факел подробно рассказал все, что знал о деторождении, потом вытащил из шкафа у своего отца какую-то медицинскую книгу и стал показывать картинки. Юра смотрел, и ему хотелось поплотнее прислониться животом и ногами к столу или к креслу, потому что томительное шевеление там, внизу, побуждало что-то сделать… Неудобно ведь руками… да еще прямо тут…

Похожее чувство он теперь нередко испытывал, когда читал во взрослых книгах, в «Арабских сказках», например (издание «Академия»), описание женского тела — и всего больше волновали его слова: грудь, бедра; грудь — во множественном числе. Ночью, лежа в постели, он часто старался представить себе обнаженных женщин — голых до пояса рабынь, наложниц, чьих-то любовниц. Рисовал, насколько позволяло воображение, картины оргий при дворе каких-нибудь Борджиа или восточных правителей… Он знал — мать говорила ему один раз, — что не нужно держать руки под одеялом, не нужно трогать себя… Это вредно, от этого становятся идиотами… Он и не трогал… почти. Но ведь можно было просто прижаться к матрасу, к одеялу, к диванному валику… А наутро… Может быть, из-за этого так трудно вставать, и под глазами вроде мешки?.. Очень не хотелось превратиться в идиота… Но не думать об этом он не мог.

Как анатомию, так и физиологию он представлял себе крайне неотчетливо: это ведь было стыдной, запретной темой, неофициальной, так сказать — исключительно для секретных разговоров с мальчишками и тайного перелистывания толстенных томов «Мужчина и женщина», учебников по анатомии или чего похуже — что попадется. Кто-то однажды принес в школу несколько фотографий, наклеенных на картон; там были изображены летающие мужские и женские половые органы с птичьими крылышками, и еще кое-что из жизни полов. Это давало немалый простор для воображения, но сексуальных знаний не прибавляло, и Юра даже в юности, через несколько лет после того, как переболели соски на груди, был уверен, что самое главное у женщины находится на животе, а не в промежности, и однажды услыхал от одной случайной знакомой шутливо-презрительное: «Куда ты? Живот проткнешь!..»

В общем, половое воспитание (вернее, отсутствие его) сводилось тогда к немудреному ригористическому тезису: в любви, в интимных отношениях всё стыдно. Лишь лет двадцать спустя Юра дошел собственным умом и решил для себя, что именно в интимных отношениях ничего не стыдно. Для того времени это была почти сексуальная революция…