ЗНАК ВОПРОСА 1995 № 01

В XI–XII веках эта стихия вырывается на улицы городов, появляются городские боевые представления на площадях — «вашэ», устраиваемые ремесленниками и продавцами для привлечения покупателей. На специально устроенной огороженной площадке разыгрывались грандиозные представления с показом кулачного искусства, бои на палках, борьба цзюэди, наблюдая за бойцами, которые выступали под музыку, и хотя не все принимали буквальное участие в поединках или в показе, но каждый своей мыслью присутствовал в самом «теле» праздника, и здесь нельзя было встретить человека с отсутствующим взглядом.

Боевой праздник передавал от человека к человеку нечто большее, чем восхищение мастерством участников, это была единая пульсация человеческой толпы, в которой пробуждается что-то, пришедшее из далекой животной древности. Человек в боевом ритуале раскрепощает свои чувства и мысли, высвобождает спящие в нем потенции, и в этом, в частности, — смысл групповых тренировок в народных школах ушу. Интересно, что в представлениях «вашэ» участвовали и женщины, демонстрировавшие боевые искусства, которых называли «нючжань» — «колышущиеся» или «трясущиеся женщины». Смысл этого названия станет нам ясен, если мы вспомним тряску шамана в момент транса или участника архаического танца австралийских аборигенов, когда он входит в некий резонанс со вселенскими силами или духами. Видимо, к моменту проникновения боевых праздников в города реальные «тряски женщин» уже исчезли, но само название свидетельствует, что в начальном типе такого праздника они присутствовали.

ОТ ПРАЗДНЕСТВА К СПЕКТАКЛЮ

Неистовство народного праздника находит и другое продолжение в истории. Подумаем, что получится, если помост для демонстрации приемов сделать более высоким, устроить побольше мест для публики, произносимые речитативы сделать более взаимосвязанными и осмысленными, показать не просто поединок, но разыграть какую-нибудь сценку из истории? Получается спектакль, а точнее традиционная китайская «боевая драма», которую можно встретить сейчас в репертуаре всемирно известной Пекинской драмы (ее называют иногда иначе — «Пекинская опера»).

Все элементы игрового начала, необходимые для спектакля, уже изначально присутствовали на боевых праздниках. К тому же боевое празднество и спектакль связаны между собой прежде всего внутренне. В обоих случаях зрители становятся соучастниками действия через ощущение, через сопереживание. И там и здесь требуется «критическая масса» людей, чтобы завести, наэлектризовать друг друга.

Китайская драма включает в себя четыре важнейших элемента, ставшие каноном уже к XVI веку: пение (чан), речитатив (нянь), действо (цзо) и боевые сцены или поединки (да). Все эти элементы мы уже встречали в архаических боевых праздниках. Конечно же, есть и существенное различие: артисты-профессионалы. В противоположность этому, участники боевых празднеств и небольших, боевых сценок, разыгрывавшихся на них, были простыми крестьянами, «необразованной деревенщиной», ремесленниками, торговцами, а занятия ушу были их «второй специальностью» или, правильнее говоря, общим фоном существования. Профессиональные воины и настоящие мастера ушу составляли лишь незначительную часть участников таких представлений.

Народная культура ушу напитывала своими традициями театрализованные представления, в которых важнейшим элементом становились боевые искусства. Окончательно сформировался особый тип зрелища, уходивший своими корнями и в боевые народные ритуалы, и в традиции площадных выступлений лучших бойцов Китая.

В китайской драме элемент игры обнажен до предела. Сам символический характер китайской культуры делает необходимым перенос этого символизма и на театральные подмостки, причем здесь не может быть ни полутонов, полу чувств, как и не может быть попытки заставить зрителя поверить, что все происходящее в спектакле — правда, как это мы наблюдаем в западной театральной традиции. Все есть символ, а следовательно — игра, и не стоит никого обманывать и обманываться. Наоборот, утрируя, мы лишь больше обнажаем эту «ненастоящность» внешней стороны существования, а следовательно — и наличие за этой видимой ширмой чего-то более глубокого и «истинного». Так рождаются жестко установленные амплуа, и зритель наблюдает уже не за развитием характера героя (в данном случае он не может ни развиваться, ни регрессировать), а за высочайшим мастерством актера, за способностью с особым чувством произнести слова, которые многим зрителям известны с детства.