Знак Вопроса 2005 № 01

Вечером заглянул сосед. Весь день он корячился на пашне и еле держался на ногах от усталости. Сосед объяснил мальчику:

— Мы должны отдавать в Лакедемон половину того, что производит наша земля, наши деревья, наши животные.

— Но мать никогда не давала так много попрошайкам, — удивился Аристомен.

Сосед рассмеялся:

— Мы отдаем по договору — чтоб нас оставили в живых, — а не добровольно, хотя и таким же тунеядцам, как попрошайки или разбойники…

Через год, когда история повторилась, Аристомен лукаво спросил отца:

— А нельзя отдать меньше?

— У спартанца везде глаза и уши, — хмуро отозвался отец.

Аристомен попытался представить себе спартанца. Может быть, он похож на Аргоса — стоглазое недремлющее чудище, сторожившее Ио и убитое Гермесом? Самого чудовища, правда, Аристомен не видел даже на рисунке, но его кормилица Леофила, так и оставшаяся в доме ключницей или не расставшаяся с Персом, рассказывала, что глаза Аргоса можно увидеть на хвосте павлина. А вот про стоухого зверя или стоушастого разбойника, убитого Тесеем или еще каким-нибудь героем на большой дороге, ему от взрослых слышать не приходилось.

Позднее, когда отец пошел на агору, где проводилось народное собрание, Аристомен увязался следом и наконец увидел живого, настоящего спартанца. Это был гармост, отвечавший за порядок в городе Аристомена Андании и кормившийся мессенским трудом. Андания значит Приятная. Учитель рассказывал, что в какой-то славной конями Фессалии и на острове Эвбея есть города с таким же названием.

Гармост ничем не отличался от других людей, такой же двуглазый и двуухий. Правда, был вооружен, как будто собирался защищать себя от тысячи мужчин вокруг. Аристомен спросил парня лет на пять постарше — его звали Феокл, — зачем оружие?

— Доспехи заменяют им одежду, ~ объяснил тот. — Их женщины не умеют ткать, их женщины умеют лишь рожать убийц-недоумков.

Спартанец тогда объявил односложными предложениями, что в их стране умер царь Эврикрат, и согласно договору мужчины и женщины — двое из каждого дома — должны переодеться в черное и отправить на похороны делегацию знатных послов-феоров и плакальщиц.

— А мы хороним родичей в белом, — сказал Феокл. — Эти олухи не понимают, что в черных, обыденных хламидах мы как бы радуемся смерти Эврикрата. Хотя нам просто на него плевать. Разве что одним спартанцем меньше.

— А почему мы хороним в белых одеждах?

Феокл призадумался:

— Ну… ведь и покойника обряжают в белое, чтоб душа отошла чистой, а провожающим ее тоже следует быть безупречными и не осквернять себя.

— Все не так, — объяснил им стоящий рядом анданец. — Раньше покойников сжигали, а женщины посыпали себя пеплом с костра, и на черном фоне не было видно, кто из них больше убивался.

Аристомену надоело толкаться на площади, тем более могло влететь за то, что лезет в дела взрослых, и он ушел играть в «ямку» — мальчишки, вырыв углубление в земле, бросали туда желуди.

На следующий день он не узнал Анданию. Настолько нелепо на фоне выбеленных известкой и солнцем домов смотрелись фигуры в черных одеждах. Но Перс, увлекая его от зрелища, взял за руку и потащил в школу, приговаривая по дороге:

— Давай учись хорошо, чтоб тебя не драли.

Перс заодно был и дядькой Аристомена — педагогом: водил в школу и, сидя неподалеку, во дворе, следил, чтобы Аристомен не сбежал с уроков и вел себя прилично, да и сам набирался грамоте попутно. Писать Перс неумел, читал по буквам, но кое-какие стихи и истории из жизни богов выучил наизусть поневоле, так как учитель буквально вдалбливал их в головы подопечных. Правда, отдыхать во дворе школы и витать в эмпиреях Гомера и Гесиода ему приходилось разве что зимой, в пору полной безделицы, а в другие времена года он оставался при хозяйстве.

Аристомену не нравилось, что занятия начинаются с рассветом и заканчиваются за час до заката. Не нравился и учитель Диад — однорукий и слегка тронутый. В детстве он случайно или по недоумию сунул руку под винодавильный пресс, и ее пришлось отрубить выше локтя. В их роду все были какие-то не от мира сего и в другой не торопились. Разве что брат учителя, который полез по весне в негодный пифос — большую глиняную бочку — посмотреть, как там в талой воде барахтаются головастики, стукнулся головой о дно, потерял сознание и утонул, хотя воды было с фут, не глубже. Ученики про себя жалели, что братья не поменялись судьбой: ведь Диад, став негоден ни к военной службе, ни для сельского хозяйства, ни в ремесле, продал земельный надел и выбрал единственно остававшуюся ему специальность — основал школу в собственном доме.

— Хорошие люди, — говорил он, — сначала собирают знания, как оливки, а потом разбрасывают, как зерна. Так заведено богами в разумном мире: жизнь получают, а потом отдают. И только душа вечно летает по ветру.

Ему сочувственно кивали и про себя думали: «Надо же! Сошел с ума на ровном месте».