Знаки-Собаки

В свою очередь, Дара, собравшая на щеки всю Лорину косметичку, не могла оторвать взгляд от броского вида старика. Такой моды придерживаются подростки. Но для Серафима фасон одежды смысл имел небольшой, и нравилась ему она только своим утверждающим цветом. Дочка не стеснялась дарить папе новинки, особо не размышляя над градацией возрастов.

– Ничего, сестричка… твой бог простит, – стал наставлять Дару старик, – всего три дня у дочки – и драпать! Не для наказания ты у Лоры жила, а для обучения. Уважение к хозяевам – великое счастье для домашнего животного вроде тебя. Истинно так! Хочешь вернуться, озорница?

Дара проскулила непонятно для человека, но старик сообразил. Он не переставал удивленно глядеть на собаку и улыбаться. Молча он думал о чем-то хорошем и радостном, и добрая, сострадательная улыбка застыла на его лице.

Потом Серафим ушел для своего занятия подле шторки, и его не было на кухне час-другой. По возвращении из священного места его снова посетило высокое настроение, которое после скромной еды запросилось наружу. Он ласково взглянул на Дару, вздохнул и начал:

– Я сам, сестричка, был под дисциплиной. С раннего возраста бог подарил мне пусть крохотное, но понимание. Так что я, будучи, по собачьим меркам, щенком, как ты, слушался родителей, хотя сверстники – те буянили, лезли из-под опеки. Годов в тринадцать, да, на тринадцатом году я освоил морское дело, опять же по дедовской линии – мне много учебников осталось и древнейшие черные с белым фотографии. Ретушь, контраст – сейчас нет таких, да!

Помню, записался я на каникулах юнгой, и капитан – солидный, бородатый, как положено, – спрашивает: как разместить на судне груз, чтобы не громоздить верхнюю палубу?

Посыпались ответы, но все мимо. Я один сказал про межпалубную сходню – ее, дескать, надо спустить на грузовую палубу и наладить передвижение ящиков, вот! Гордый я был в те годы, но порок этот с дисциплиной тогда не спорил.

В сказанном Дара мало что поняла, но наслаждалась наблюдением за этим мягким, радостным добряком. Великие годы за спиной Хозяина, казалось, редко обременяли его таким занятием, которое могло затенить мерцание его духа. И теперь о капитане, матери с отцом, других преподавателях, настроивших его к взрослой жизни, судя по лицу, старик думал с благодарностью, какую порой не встретишь у других пенсионеров, когда те вспоминают своих воспитателей.

– Да, и свалилась же ты ко мне на старости лет… – под конец произнес Серафим и засмеялся.

– Перехожу, значит, из преданного в молитвах в дрессировщики. Мне бы дома сидеть да опыт свой углублять,

а я буду «фас» да «фу»!

– М-да… – добавил Серафим и задумчиво и уставился вдаль, – Мне-то, собственно, нечего бога обижать, я достиг рубежа своей жизни, как дай бог всякому… Дочку за надежного человека поставил, море не обидел и команду свою не подвел, свое дело сделал! Живу сейчас потихоньку, Мать прославляю, молюсь, за дочку радуюсь, а больше мне ничего и не надо. Так устроен, что лучше не придумаешь. С малых лет ничем тревожным не страдал, и, спроси меня теперь: "Что тебе надо? Чего хочешь?" – да ничего не надо! Все у меня есть, и добавить нечего. Счастливей меня человека еще долго искать придется. Только вот несовершенств много, да ведь что говорить, один бог совершенное совершенство. Ведь верно?

Дара гавкнула.

– Ну, твоя правда, зверь,… не те ноги, позвоночник ровнее хотелось бы – так и норовит вперед да вниз. Спорт, любимчик мой, с трудом дается, но, сама посуди, пожил! До семидесяти рукой протянуть.

Зазвонил телефон.

– Конечно, дочка… – старик заговорил в трубку…

– Але, чем занимаюсь? Чай пью с собеседницей…

– Все то же, все то же… видишь ли, я, в какой-то степени, подневольный.

– Да как у кого? У твоей небесной Матери… Допустим, имей я милосердия на сотни тысяч, тогда и на меня можно помолиться, а так…

– Постой… – перебил дочку Серафим и сделался серьезным. – Если тебе папа не нравится, ты его перемени, а что насмехаться; несчастен тот человек, кто над родителем своим верующим потеху устраивает. Я тебе аккуратно рассказываю, по-отечески, а ты сердишься!

Дара обошла старика с другой стороны, чтобы видеть, как двигаются его губы. Умная псина понимала, что люди сейчас заговорят о ней, и от этого ее щека нервно дрогнула. Собака мотнула головой и быстро поглядела вокруг себя. Мельком она увидела шторку, за ней каменную Лору, и как раз в тот момент, когда Дарины глаза задержались на скульптурке, тень от каменной женщины пересекла все расстояние от стены до нее. Будто кто осветил сзади скульптурки невидимым фонарем. Смешанная с этою тенью блестящая фигура, безучастный взгляд невидимых глаз, двоясь и мелькая в глазах Дары, делали «каменную Лору» теперь похожей на что-то такое, что иногда собаке снилось, – вероятно, на гигантского преследователя из сна.

Собаке на голову мягко опустилась рука старика:

– Ну, будет, будет! Не воображай себе. Любовь, она откроется позднее, как с человеческим устройством познакомишься. Пока тебе одни неясности, так что не сердись!