Знаки внимания

И снова приходят те мои мысли — а на какой безумный подвиг или страшное преступление смогла бы пойти я, если бы Саша был моим? На этот вопрос сложно ответить даже самой себе. А еще страшно даже примерять на себя такой вариант. Все, конечно же, зависело бы от возможностей, но я думаю, что использовала бы их все до единой и вряд ли меня остановил бы моральный аспект, а поэтому…

Как-то разом, просто невыносимо сильно начинает болеть нога, а еще — голова. Я неосознанно напрягалась все телом, неумело управляя неудобным креслом на колесиках. Сквозь штанину проступает кровь и Ваня принимает решение заехать в больницу еще раз, чтобы посоветоваться с врачом о целесообразности моей выписки, а заодно оставить там кресло, чтобы не возиться с ним на следующий день. Я, конечно же, протестую, но кто из них и когда меня слушал?

Глава 27

— Тебя отпустили, но выписной еще не успели оформить, — практично и очень по-мужски рассуждает Иван, — а значит… можно еще раз перекусить тут — поужинать. Как ты думаешь, столовку еще не закрыли?

— Закрыли, само собой — почти семь вечера. Давай уже к нам, там бабушка тебя накормит, — устало говорю я. Хочется спать — перед перевязкой меня опять напичкали чем-то обезболивающим, сонным и ленивым. Второй раз за день, очевидно, уже перебор для меня. И хотя голова теперь почти не болит, аппетит куда-то пропал, а для бабушки это часто не аргумент, да…. Сейчас заставлять себя делать то, чего мне не хочется, нет сил. Как и подумать над тем, что сегодня произошло. В голове расползается приятная ватная пустота, мысли хаотично порхают. Оно и к лучшему — думать утром на свежую голову продуктивнее по определению.

В палате жарко и я равнодушно тяну с себя кофту, не обращая внимания на соседа по палате — соратника, единомышленника и почти уже брата, и нечаянно оголяю плечо — просторная майка хб ползет вниз вместе с трикотажем. Ваня протяжно свистит, и я тоже смотрю туда, куда и он — там сизо-багровый синяк размером с мою ладонь и это еще он не весь на виду.

— На боку еще… и на бедре тоже, — зачем-то жалуюсь я ему. Свое состояние сейчас я могу охарактеризовать как жалкое и слабое. Совершенно бесхребетное, можно сказать, состояние. Я совершенно точно нуждаюсь в полноценном отдыхе.

— Кать, так может, поспим тут еще одну ночь? — участливо спрашивает он, — ты совсем сонная, еле слова тянешь, так какая разница? Я и то привык здесь… кровать удобная.

Привычно уже пожимаю одним правым плечом:

— Ну, давай, если нас не гонят.

Но уснуть мне не судьба, хотя глаза уже закрываются сами собой. Только-только я приникаю к подушке, уютно укутавшись в больничное одеяло, раздается стук в дверь. Ваня открывает ее, опять включая верхний свет в палате и впуская Сергея. Я сильнее вжимаюсь в матрас и натягиваю одеяло почти на нос. Давлю в себе желание обреченно застонать, а лучше — провалиться сквозь землю, потому что я скрыла от него сам факт аварии. Я не призналась, что валяюсь почти два дня в больнице и бабушке запретила это делать. Но, очевидно, у нее были другие мысли на этот счет и свое представление о правильных отношениях.

Я жалко и сонно улыбаюсь ему, он так не вовремя… Кажется, они все не вовремя в моей жизни, но сейчас… хуже времени он просто не мог выбрать — у меня совершенно нет сил и желания бодаться с ним и доказывать, что в аварии нет моей вины. Он садится на стул у кровати и молча смотрит на меня. Я обреченно вздыхаю и начинаю оправдываться, потому что поступила откровенно паскудно. Но не посвящать же его сейчас во все нюансы?

— Я не хотела зря волновать тебя, со мной ничего серьезного.

Он опять молча кивает и смотрит на Ваню, я представляю их друг другу:

— Это Иван Мелитин, он сотрудник нашей СБ и тут для моей безопасности. А это Сергей.

— Жених, — уточняет Сережа, глядя на Ивана. Тот вежливо кивает. А Сергей просит его, тоже очень вежливо:

— Вы не могли бы выйти на минуту, нам нужно побыть вдвоем, поговорить.

И тут Ваня совершенно не вежливо, а, скорее — нагло, улыбается и отрицательно качает головой. Они еще некоторое время внимательно смотрят друг на друга, а потом Сергей всем корпусом поворачивается ко мне и смотрит в глаза — с вопросом и укором. Осторожно проводит по моей щеке ладонью и говорит очень тихо, только для меня и звучит это горько:

— Что же ты, Хрусталька? Почему не я, Катя? Почему ты сразу позвонила не мне?

— У меня и выбора не было, честно. Взяли в оборот еще возле Жука…, мой Жук совсем сгорел, Сережа, — жалко блею я, и первый раз за все это время адресно плачу по своему Букашке и заодно из-за стыда перед Сережей.

— И ко всем чертям твоего Жука, — совершенно ровно и спокойно отвечает он, вытирая ладонью мои щеки: — У меня каждый раз, когда ты садишься за руль, сердце дает перебои. Ты не понимаешь, ты просто не знаешь, Катя, — вдруг повышает он голос: