Знакомство

Тяжелоописуемо. Впечатление, пожалуй, готическое — видимо, из-за двух башен с острыми шпилями; но под шпилями — этакие лихие закрученные карнизы, как в пагоде. А вообще, эти острия, я подозреваю, символизируют мечи, которыми хозяева салютуют Небу, как сюзерену. Аборигены нежно любят всё, похожее на мечи. А карнизы напоминают типичные гарды здешних клинков. Парирование небесных ударов. Окна огромные — когда летом вынимаются рамы, помещения в нижних этажах превращаются в открытые террасы. Солнце тут привечают, как могут; такие громадные стекла, разумеется, ещё не научились делать — и на зиму вся эта прелесть закрывается этакими картинами на промасленном пергаменте. Тусклый зимний свет просачивается сквозь него вполне сносно, разве что — холодно.

Поэтому жилые покои наверху. Внизу — присутственные места: гостиные, приемные, «бальные залы»… Всё это уже закрыто от глаз пергаментными витражами. На том, что обращён к «парадному подъезду», — любопытный и показательный сюжет: в лучезарные небеса, к самому солнцу, ведет лестница, сплетенная из ветвей цветущей розовой акации — нежные цветы не прикрывают длинных чёрных шипов. Изящный юноша висит на лестнице, как матрос на снастях: босые ноги на ступеньках, держится левой рукой, в правой — обнаженный меч. Кровь на ступнях, раненных шипами, и на ладони, проколотой насквозь, — прописана тщательно и со знанием дела, нижние ступеньки в крови, кровь стекает тягучими каплями на соцветия, с них, по чёрным ветвям — вниз; на земле идет кровавый дождь. Лица юноши не видно, но его выражение отлично угадывается.

Прозрачная и очаровательная аллегория. В этом доме не питают иллюзий насчет придворной карьеры.

Меня тронула эта картина. Напоминание молодежи — Семья Л-Та не слишком ладит с королем, до позлащённых небес, в случае чего, придется добираться по колючему и острому.

Увидев у парадного входа такой красноречивый символ, я окончательно понял: Семья Л-Та мне совершенно неожиданно нравится.

Н-До, решительно отвергнув все мои попытки помочь, тащит Лью на руках до лестницы в свои покои. Жалкое зрелище — они оба смертельно устали, оба ранены. Н-До еле держится на ногах, время от времени прислоняясь плечом к стене, но настроен решительно — обычай велит внести в свой дом свою женщину, у победителя — своя проверка на прочность. Лью снова стыдится собственной слабости, это у аборигенов здорово завинчено, шепчет: «Жаль, что я не могу сама…» — Н-До трется щекой о её волосы, дует ей в макушку, пытается скрыть тяжёлое дыхание. Он мокрый, как мышь: весь в поту в ледяную осеннюю ночь. Я иду за ним, чувствуя себя бесполезной сволочью. Нас почти никто не встречает; очевидно, челяди запрещено оказывать моим детям услуги. Только хромой перекошенный горбун ждет с фонарем, а с ним — бледный Юу, укутанный в широченный шарф или плед. Они освещают нам путь до жилища Н-До, потом горбатый старик — верный, как видно, слуга Семьи вообще и Н-До в частности — уходит, чтобы принести воды и чистые рубахи.

Я зажигаю светильник. Комната Н-До отлично характеризует своего хозяина: на поставце, напоминающем бамбуковую этажерку, — книги и свитки шёлковой бумаги для заметок, рядом с поставцом — приспособление для письма, похожее на этюдник. На подставке — кубик туши в резной чернильнице из мыльного камня и десяток кистей. Плюс — тренировочное оружие и конская сбруя по стенам не развешаны, а в качестве украшения интерьера я замечаю только элегантное панно из беленькой вертикальной дощечки — на нём каллиграфическая надпись «Обязательно победить!», обвитая веточкой златоцветника.

Образованный мальчик с хорошим вкусом.

Образованный мальчик опускает Лью на свою постель, в грязи и кровище — на золотистое шёлковое покрывало, расписанное лилиями. Садится рядом. Лью мотает головой: «Я грязная…» — Н-До останавливает её прикосновением пальца к губам.

Юу смотрит на брата вопросительно, но Н-До не в настроении и не в состоянии с ним говорить.

— Твоя помощь не нужна, — режет он деланно-бесстрастно.

Юу исчезает, зато появляется новое лицо — юный белокурый эльф, вылитый принц из старинного мультфильма, с такой же надменной осанкой, как у всего этого семейства, с хорошеньким наглым личиком. Эльфу — лет пятнадцать или меньше.

Вероятно, необыкновенные события его разбудили — ребенок умирает от любопытства. Он смотрит на Лью горящими глазами — его глубоко цепляют и кровь, и раны, и вся эта порочная тайна. Цепляют и восхищают.

— Сестрёнка, ты отважна, — говорит он Лью нежно. — А ты знаешь, что наш Старший — убийца?

— Младший, пошёл вон! — приказывает Н-До, и эльфа сдувает ветром.

Я слышу, как по лестнице ковыляет хромой, бегу ему навстречу и помогаю дотащить два больших кувшина теплой воды. В комнате Н-До есть маленький кувшинчик и таз для умывания.

Хромой бормочет: «Позволь служить твоей подруге, Господин», — но Н-До отсылает его жестом полководца. Он доверяет мне — слуге матери Лью, а не своей матери.