Знаменитые авантюристы XVIII века

Казанова посетил одного за другим всех своих великосветских друзей. Все его поздравляли с выздоровлением и королевскою милостью, но при этом все в голос твердили, что он нажил себе кучу врагов, что эти враги будут ловить каждый случай, чтобы вызвать его на ссору, и что если они опять доведут его до новой дуэли, то ему придется плохо. Многие советовали ему не выходить из дому пешком и особенно в позднее время. Вообще же за это время Казанова был просто подавлен всеобщим к нему участием, принимавшим даже тягостные размеры. Его, можно сказать, разрывали на части; он с утра до ночи ходил по гостям и всюду был принуждаем рассказывать с мучительными подробностями историю своей дуэли, которая набила ему оскомину едва ли не больше, чем знаменитая двухчасовая история его бегства из Piombi.

Он был ужасно обрадован, когда ему, наконец, было сделано приглашение кем-то из магнатов съездить в его имение. Это дало возможность на время отделаться от назойливых приглашений, освежиться и кстати взглянуть поближе на совершенно новую для него страну. Он отправился в путь, посетив того, кто его пригласил, да попутно еще несколько других имений и местностей. Характерно то, что он упоминает очень немного собственных имен, личностей и местностей; он откровенно признается, что забыл или, лучше сказать, не мог запомнить их. «Я забыл, — повторяет он то и дело в своих записках, — эти польские имена ужасно трудные».

Проездив месяца полтора или два, Казанова вернулся в Варшаву. Первые же шаги, первые визиты в Варшаве поразили его как громом. Всюду, куда только он ни являлся, его принимали не только холодно, но положительно неприязненно. Иные прямо и без всяких обиняков говорили ему: «Мы никак не думали видеть вас здесь вновь. Зачем вы сюда опять пожаловали?»

«Мне надо уплатить долги», — бормотал сбитый с толку Казанова. Он раскланивался, являлся в другой дом — та же история! Он ничего не понимал и молча бесновался. Княгиня Чарторыжская была несколько милостивее остальных; она пригласила его ужинать. За ужином был и король; он сидел против Казановы, но ни разу не только не заговорил с ним, но даже и не взглянул на него. На другой день Казанова обедал у графини Огинской. Хозяйка спросила за столом: «Где вчера ужинал король?». Казанова, ужинавший вместе с королем, промолчал, а из других гостей никто не знал, где был король. Но в тот момент, когда уже вставали из-за стола, пришел генерал Роникер, у которого хозяйка тотчас и спросила, где вчера ужинал король.

— У княгини Чарторыжской, — отвечал генерал, и, видя тут Казанову, добавил: — г. Казанова был там.

— Отчего же вы мне этого не сказали? — спросила его хозяйка.

— Потому, графиня, — отвечал Казанова, — что я глубоко опечален тем, что был там. Его величество не только не промолвил со мною ни слова, но даже не взглянул на меня. Я вижу, что попал в немилость, а причину этого отгадать не в силах.

Потом Казанова посетил особенно к нему расположенного князя Августа Сулковского. Князь и на этот раз принял его дружески, как всегда, но тотчас заметил ему, что напрасно он вернулся в Варшаву, потому что за это время все переменили мнение о нем.

— Да что я такое сделал! — воскликнул Казанова.

— Ничего! Но что же делать? Таков уж вообще польский нрав: непоследовательность, непостоянство, поверхностность. Мы, сарматы, в сущности не обладаем никакими положительными нравственными качествами, а только показываем вид, что обладаем ими. Вы оплошали, дали маху; счастье улыбалось вам, надо было ловить момент, а вы его прозевали. Послушайтесь моего совета, удаляйтесь отсюда.

Вернувшись домой, Казанова нашел у себя письмо, доставленное и писанное неизвестно кем, видно было только, что не врагом, а другом. В этом письме настойчиво подтверждался совет, только что данный ему Сулковским. Сам король начал говорить о Казанове нехорошо, выражал желание, чтобы он больше не появлялся при дворе. Кто-то сказал королю (и заставил его поверить), что Казанову с позором выгнали из Парижа, что он украл там казенные (лотерейные) деньги и что раньше в Италии он был просто-напросто бродячим комедиантом.

Все такие клеветы было очень легко распустить и столь же легко им было поверить. Но как их опровергнуть? Казанова понял, что его дело кончено и что надо как можно скорее сниматься с якоря. Но у него в самом деле были долги, и уехать, оставив позади себя эти долги неоплаченными, было бы совсем нехорошо. До отъезда он решил сидеть дома, никуда не выходить и ни с кем не видеться; он написал Брагадину и в другие места, откуда мог получить деньги, и ждал.