Знаменитые русские о Флоренции

Вечерние часы Флоренции! Тишина парка Кашине, сребро-золотеющие струи Арно, дали и кипарисы Сан-Миниато в хрустальном воздухе. Глухие закоулки Monte Oliveto, среди садов, лужаек, где играют дети, маленьких церквей, нежно звонящих; голубые дали к Пизе; вид на бессмертную Флоренцию в бледно-лиловой дымке; юноша с девушкой, целовавшиеся за углом садовой ограды, едва не застигнутые нами. И позже: розовато-пепельные облака, тень предвечерняя, фиолетовый сумрак узких флорентийских улиц; мальчишки, тяжелый омнибус. Щелканье бича и окрик: и-о-бб! Первый, бледно-жемчужный фонарь на Понте Веккио, облепленном лавчонками; его аркады, лилово-холодеющая даль реки, рыболовы у Понте алле Грацие, средневековые закоулки у Сан-Стефано, где некогда Боккаччо читал комментарии на Божественную комедию. В теплом, нежном воздухе пахнет острыми запахами Флоренции. Люди идут насвистывая, иногда напевая; шарманка играет; мягко шуршит бициклет; наверху окна открываются, темная головка выглянет; а на углу, рядом, древняя гвельфская башня, четырехугольная, с крошечными окошечками. Вкось карнизы домов, далеко выступая над улицей; в щель между ними полоска неба, пепельно-посинелого, с одинокой звездой. Это вечер тихий, бесхитростный. Он дает покой сердцу, скромность и легкость. В этом вечере есть благоволение и любовь. И скромно сядет путник за столик скромнейшего кафе площади Синьории, выпьет чашечку кофе, слушая разговоры всякого люда вокруг, пред лицом Великого Палаццо Веккио с тонкой, причудливой башенкой – вечным обликом Флоренции. Веттурины проезжают; поет уличный певец, собирая толпу; шумит фонтан, и герцог Козимо сурово восседает на коне. Звезды смотрят с небес.

Б. К. Зайцев. Флоренция. Видения

(1920)//Собрание сочинений в 7 тт. Петербург – Берлин, 1923, т. 7, с. 46–47·

Б. Зайцев. 1920

Как светлая раковина, прорезанная изгибом Арно, лежит Флоренция в долине, окаймленной мягкими горами. Что-то жемчужное есть в вечернем солнце, теплеющем ее облике, в нежной пестроте, взятой в смягченном, дымно-золотистом тумане. Нечто девичье – в изящной стройности кампанилл, что-то живое, юное, вечно меняющееся и вечно нестареющее, то, что называем мы нетленным. Это волшебное Флоренции всегда пьянит, дух омывает, просветляет. В вечере, мирно золотящем, уходит солнце. Вдали, на светлоозаряемых холмах сияет золотом стекло какой-нибудь из вилл, бело-горящих среди зелени. А уж внизу, над Арно, нежно-сиреневое одевает город – чешую крыш, острые кампаниллы, мягкую глубину улиц. Дымка легка, туманна! Понемногу розовым наполняется воздух, горы порозовели, золото угасло, и тихо, однозвучно звонят Angelus церкви Флоренции. В светло-туманно-очерченную даль, на запад, уходит Арно, мимо сада Кашине, заволокнутого нежно-лиловым. Позже, когда плотней укутается город в сизо-сиреневое и лишь Палаццо Веккио, Санта-Мариа дель Фиоре да Санта-Кроче еще теплются алым, влево, вдоль бледнеющего Арно золотые огоньки означатся тонкою цепью. Справа же, с гор Пратоманьо, поползет лиловый, клочковатый сумрак, и верхи гор заклубятся. Значит, вечер настал. Город уходит в мглу сиреневую, тает в ней, и все больше, больше золотых, дрожащих огоньков является над ним. Купим последнюю розу у старушки на площадке, спустимся лесенкой, рубленной в почве каменистой, – вниз, где течет Арно… А о Флоренции можно теперь мечтать, любить ее. И вечно вспоминать…

Б. К. Зайцев. Флоренция. Полет

(1920) // Собрание сочинений в 7 тт. Петербург – Берлин, 1923, т. 7, с. 52–53·

М. Осоргин. 1923

Счет дней окончен. Остающуюся неделю отдаю Флоренции. Она также входит в список святых мест, дорогих воспоминанию, которые нужно посетить. Лучший вид на глубочайший и одухотвореннейший город Италии – с высоты Фьезоле. Там я провел последний день. Был юношей монах-органист, когда я впервые ждал заката в монастыре св. Франциска. Сейчас это – муж почтенный, умеренно дородный, красивый… Опустилось солнце, и нагнулись на колокольне перекладины. Этого момента я ждал больше всего: красавец монах – удивительный органист. Они поют в унисон; сладости нашего церковного пения они не ведают. Но орган покрывает голоса, наполняет маленький храмик, рвется наружу – благословеньем погружающейся в сумрак Флоренции. И, закрыв лицо, как делают добрые католики, я молюсь звукам, их бессловесному разуму, их могучей силе уносить с собою ввысь и вширь, очищать помысел и покоить философским покоем. Так ново и так странно молиться: земля сливается с небом и прошлое с будущим. Как счастливы те, кто умеют молиться! Как им просто жить! Я благодарен глубоко Флоренции за это последнее Ave Maria! Не растопив льда – оно согрело душу. Дорога вниз, к городу.