В Венецию прибыл я на пароходе 14-го марта нового стиля и встал ранехонько, во-первых, для того, чтобы не пропустить восхождения солнца на море, а во-вторых, чтоб посмотреть, как станет выплывать из воды этот чудный город; но солнце на этот раз всходило так туманно и обыкновенно, что я предпочитаю этому восхождению таковое же в балете “Сильфида”. Впрочем, оно и естественно: там больше издержек. Город выказался удивительно. Сперва проехали мы остров Лидо, где Байрон держал верховых лошадей и гулял по берегу моря; с одного холма этого острова направо видна необозримая пелена Адриатики, налево Венеция, плавающая на поверхности воды, как мраморная лодка, по выражению Пушкина. Потом мы вступили в канал Св. Марка, а через несколько минут, оставив налево Сан-Жоржио с церковью постройки Палладио, пароход наш остановился при входе в Большой канал, эту удивительную улицу Венеции, где мраморные лестницы готических, мавританских и времен Возрождения дворцов вечно обмываются волнами моря, мутными и зелеными в канавах, как будто с досады, что отвели их от родимого, широкого ложа… Я порывался на берег; но австрийские чиновники осматривали наши паспорты; наконец, все формальности кончились, гондолы примчали нас к великолепной пристани Пиацетты, и вот я очутился на площади Св. Марка, которой, по признанию всех туристов, нет подобной в Европе.
Венецианская гавань.
Нет ничего столь печального, как первый облик новейшей Помпеи, которую называют Венецией. Представьте себе город, пораженный недавним бедствием, пощадившим стены и сгубившим жителей; тогда поймете ощущение, сжимающее сердце; не то животворное ощущение, какое внушают развалины римские, а ту грусть неопределенную, ту глубокую тоску, овладевающую вами при виде храмин пышных и запустелых, коих обитатели были тут, кажется, сей час, или театра полуосвещенного, лишенного зрителей, или бальной залы на другой день после пиршества… Эти громадные жилища, эти пышные здания, полуитальянские, полумавританские, просят милостыню воспоминания. Нынешняя Венеция знаменуется австрийским часовым, медленно расхаживающим у подошвы дворца Пизани или дворца Фоскари и под ружьем, кажется, ожидающим последнего вздоха изнывающего города.
Около полудня черноглазая фея Моргана, околдовавшая всех пассажиров, произнесла магическое слово – Venezia! И чародейский город, как будто вызванный с морского дна, уже выдвигал из волн свои башни и куполы. Навстречу нам неслись желтые и алые паруса: это были не победоносные галеры венециян, а мирные ладьи рыболовов. Серые форты Лидо приветствовали нас выстрелами. Эти мшистые стены не хуже гряды гранитных скал выдерживают натиск валов не всегда ласковой Адриатики. Пароход наш вошел в зеленоватые воды лагун. Дворцы и храмы посереди моря… Колонны, аркады, встающие из волн… Море, наполнившее улицы, волнующееся перед балконами… Мне казалось, что я очутился в центре совершенно новой, своеобразной цивилизации.
Черные гондолы с железным зубчатым носом, скользящие по водяным улицам; тишина, необыкновенная в большом городе; фантастическая архитектура зданий, омываемых волнами, поэтическое небо, цвета свежей сирени; какая-то упоительная мягкость воздуха – все это действует на воображение с поразительностью миража, с причудливостью грезы.
Одно могу сказать: замечательнее Венеции я в своей жизни городов не видел. Это сплошное очарование, блеск, радость жизни. Вместо улиц и переулков каналы, вместо извозчиков гондолы, архитектура изумительная, и нет того местечка, которое не возбуждало бы исторического или художественного интереса. Плывешь в гондоле и видишь дворцы дожей, дом, где жила Дездемона, дома знаменитых художников, храмы… А в храмах скульптура и живопись, какие нам и во сне не снились. Одним словом, очарование… Русскому человеку, бедному и приниженному, здесь, в мире красоты, богатства и свободы не трудно сойти с ума. Хочется здесь навеки остаться, а когда стоишь в церкви и слушаешь орган, то хочется принять католичество. Великолепны усыпальницы Кановы и Тициана. Здесь великих художников хоронят, как королей, в церквах; здесь не презирают искусства, как у нас: церкви дают приют статуям и картинам, как бы голы они ни были.