Знамя

— А кого бы ты больше хотел — мальчика или девочку? — захотелось ей помучить растерявшегося Франтишка.

Он вздрогнул всем телом от удивления, что Власта откуда-то знает его самую глубокую, радостную тайну, о которой он сам узнал только часа два назад из дрожащего шопота Анежки. Но он тут же, к собственному удивлению, перестал стыдиться, пристально посмотрел Власте в глаза и сказал:

— Знаешь, мальчика, такого красивого здоровяка, тракториста! А Анежка… та опять хочет девочку…

— А разве девочки не люди?

— Ну хоть и девчонку, — рассмеялся Франтишек, — пока она подрастет, предрассудки исчезнут и не будет разницы в положении женщин и мужчин.

И вдруг, танцуя, он разговорился, как будто невысказанная мысль очень его мучила:

— Ты чувствуешь, Власта, как сегодня здесь все выглядит по-другому? Словно у людей какая-то такая особенная… хорошая радость? Более праздничная. И мне вдруг пришло в голову: раньше мы танцевали на масленице, на пасхе, во время храмового праздника. Так было принято. А сегодня хочется танцевать потому, что удалось сделать хорошее дело, потому, что мы сделали еще шаг к счастью! Я думаю, что мы когда-нибудь и танцульки и вечеринки переделаем, будем танцевать тогда, когда у нас будет настоящая причина для радости, когда мы хорошо перевыполним поставки, хорошо обмолотим и сдадим хлеб республике, когда будем делить годовую кооперативную прибыль…

Власта тихо рассмеялась:

— Так, значит, Франтишек, и ты уже фантазируешь? А я думала, что у тебя и минутки не остается свободной от хлопот с кормами, весенним севом, полевыми бригадами, с подготовкой графика…

— Ну так слушай, — улыбнулся он несколько смущенно, но лицо его приняло мальчишеское выражение, — я тоже, конечно, немного фантазирую. Совсем чуточку. Для полетов в облаках я все-таки тяжеловат. Но когда у нас есть настоящие успехи, так хоть на минутку и у человека вырастают крылья. Знаешь, когда я стал председателем, сколько раз бывали такие минуты, что я чувствовал себя совсем больным… То все из рук валится… так бы и бросил все. То вдруг словно черт на ухо шепчет: чего, собственно говоря, ты мучаешься? Ведь тебе даже и разобраться не под силу в этом клубке дел, которые валятся на тебя со всех сторон. Бросил бы ты председательство, веял бы свой топорик, знал бы только свое дело и жил бы себе припеваючи — все были бы тобой довольны. Но разум толкает человека вперед! Выдержи, выдержи только, говорит он, учись еще больше, ведь наше дело правое, ведь мы справимся со всеми этими трудностями, когда-нибудь покончим со всеми пережитками! Сколько мы ссорились, ругались, сколько раз яростно нападали друг на друга. А теперь, посмотри, разве сегодня поля кооператива не объединены, не собраны в одно целое? Собраны. Этого у нас никто никогда не отнимет. И когда-нибудь у нас будет… весь Непршейов новым. Вот видишь, как я фантазирую… на разумной основе. И я словно наяву вижу, как растут новые сады, появляются новые пруды, строятся новая овчарня и кирпичный завод, новая школа… и новые люди тоже! Раньше я не умел вместить в голове то, что мы должны сделать сегодня, завтра и послезавтра. А сейчас, чем дальше, тем больше освобождается в ней места для того, что будет через год, и через два, и через пять лет. Знаешь, наша партийная работа кажется мне иногда похожей на костер. Когда начинаешь его разводить, дело сперва идет с трудом, язычки пламени как бы нехотя облизывают дрова. А там, глядишь, в костер уже надо подбросить второе, третье, четвертое полено! Чем больше подбросишь дров, тем в конце концов сильнее и ярче горит пламя. Так и человек не сразу загорается.

Они остановились в середине круга, когда вальс кончился. Внезапно Франтишек Брана растерялся, опустил глаза и неуверенно пожал Власте руку, словно боясь, что она поднимет его на смех за эту исповедь. Но Власта радостно посмотрела на него взволнованными глазами.

— Тебе следовало бы рассказать об этом так же красиво и нашим товарищам, чтобы они не теряли бодрости, если не сразу все идет на лад…

Она хотела сказать ему еще кое-что, но не могла быстро найти правильные слова, чтобы выразить свою радость, свою уверенность. А Гонза Грунт в эту минуту затрубил новое вступление, сильное, настойчивое и притом веселое:

— Теперь наша молодежь споет вам «Урожайную», песню советских колхозников!

Вокруг эстрады с музыкантами засинели рубашки членов союза молодежи. Десять юношей и десять девушек вышли из боковых дверей, быстро встали в два ряда, и Пепик Лойин, красный от волнения, но все-таки уверенный в себе, стал перед ними и шаловливо заморгал глазами, похожими на ягоды терна. По зале разнеслись первые аккорды вступления, прервали смех и успокоили все углы. После этого послышались молодые, свежие голоса певцов: