Знание-сила, 1997 № 04 (838)

Итак, мы располагали тремя образчиками, как мы считали, каллиграфического письма. И стали их осваивать, толком не владея собственным почерком. Вот вам и вся каллиграфия! Ничего за душой не было, в смысле каких-то познаний. О наклоне, нажиме, уставе, темпе я узнала много позже. Легкость в мыслях — необыкновенная, не правда ли?

Зато вход в каллиграфию у нас был таинственныя, с придыханием. Одно слово «каллиграфия», которое тут же было выведено («высунув язык») на титульном листе тетради, чего стоит! За подставками ходили вниз к С. В. — «след в след», на цыпочках. А подставки были чужие, именные. А чернила были вовсе не чернила, а — тушь! Черная тушь на красном паласе — супрематизм!

Время от времени супрематическими становились портфели и стены. Если рожи были просто грязные, то язык окрашивался в черный цвет равномерно. (Как Леша или Катя решает проблему чернил — сквозная тема многих сочинений.) Коллеги деликатно подсказывали мне, где утереться (Золушка!). Причем эта размазня не отмывалась даже мылом! И все знали, что у нас сегодня каллиграфия.

Начали с XIX века. Во первых строках появились загогулины, которыми изобилует «Песня старых мореходов...»

Народ тут же признал в них родные «пилю бревно», «морячок качается» и «с горки на горку». Это была разминка.

Потом мы стали учиться писать заглавные буквы, а поскольку в «Шторме» их было штук шесть-семь, то остальные пришлось выдумывать. Выдумывали на доске мелом, парочку лучших (а уж это на твой вкус!) втискивали в четырехстрочие тетради. Вот они:

На каждую заглавную букву выдумывали старинное имя, в следующей строке — имя какого-нибудь литературного или исторического персонажа (с моей подачи). Ну вот. к примеру:

Кто эти люди? Я пользовалась моментом внимания, чтобы рассказать, показать портреты и так далее. Неоднократно убеждалась: информация, подсунутая как бы между прочим, цепко оседает в детской памяти. (В отличие от урока, который надо на следующий день ответить, а значит, отделаться, отдать.) Мои ребята продолжают удивлять меня репликой: «Ну, как же вы не помните, вы нам в нервом классе рассказывали...».

В каллиграфской тетрадке живут и Людвиг ван Бетховен, и Евгений Онегин, и Жанна д’Арк, и Уильям Шекспир, и Ганс Христиан Андерсен... Тщательно выводя «Натали Гончарова», мои ребята, я надеялась, ощутят прелесть самой Н. Н. н, так сказать, аромат эпохи. Мне казалось, что каллиграфия плюс мои россказни про это выстраивают ту самую чувственную подложку под будущий курс истории, литературы. Собственными руками воссоздается кусочек эпохи, речь, одежда, лица, страны, народы, события.

И наконец, в следующей строке мы (я — на доске) писали целую фразу. Непременно изысканную: «Низкий Вам поклон», «Сделайте милость», «Премного благодарен».

Фразочки эти можно было потом услыхать на перемене:

— Милостивый государь, окажите любезность, если Вас не затруднит, передайте мне блин.

— Ха-ха-ха... (За завтраком.)

Я обнаглела и задала («Ура!!!») «отксеренное» домашнее задание по каллиграфии. Так вот, большинство на следующий же день сообщили мне со сладостнейшей улыбкой, что они — «уже». А урок каллиграфии — через неделю.

Поначалу то ежедневное тягомотное время перед уроками, когда учителя нет или не все пришли и запросто можно начать слоняться, а то и вовсе распоясаться, проводили так: народ обсуждал чью-нибудь каллиграфическую работу.

Высший пилотаж

Строчные буквы мы писали поэлементно. Элементы — ровно те, что давались при обучении письму в нашем первом классе: с обязательными «пол-листиком» и верхним/нижним соединениями. (Мне показалась счастливой мысль вернуть четвероклассников в эту доисторическую эпоху.) Но! С непременными росчерками, завитушками, пересечениями букв.

Тут же родилась идея писать незнакомый текст под поэлементную диктовку. Быть «диктофоном» (лишь кто-то одни видит текст) — престижно. Лес рук. Вначале я вместе со всеми писала под диктовку счастливчика на доске — подстраховывала. Вот как выглядит та самая диктовка, которая произвела на вас, Вячеслав Михайлович, впечатление (вы еще сказали: «Высший пилотаж»).

Итак, по считалочке выбирается «диктофон». Ему выдается книга с нужным текстом. Он начинает писать, одновременно озвучивая все свои действия, начиная с «открываем бутылочку с тушью, берем ручку, обмакиваем в тушь». «Диктофон» один знает текст, остальным же объявляется не слово, не слог, даже не буква(!), а только следующий элемент.

Пока все элементы безошибочно не выпншешь, понять текст, который достался «диктофону», невозможно. Опять же бывало, что высказывалась благодарность диктофону за точную работу. И тогда в тетрадках появлялся текст: элементы складывались в слова, слова — в предложения...

«Маноле» и «кириллицу» они освоили сами, у доски. Вначале сводили на кальку, после переписывали текст в тетрадь. В некоторых тетрадях можно наблюдать по три-четыре попытки: выбирались высота, густота и толщина букв. Отдельные попытки обильно политы слезами.