Знание - сила, 1998 № 01 (847)

Классификация «рабочий/иждивенец» также имела в советском обществе всеобщий характер. Она диктовала парадоксальность социальных игр. Чиновник оказывался рабочим, потому что снабжался по рабочей карточке, а служащий — иждивенцем, ибо получал иждивенческую карточку. В условиях блокады вопрос о социальных классификациях был вопросом жизни и смерти. Самые нужные — партийные кадры. «К нам приходят, обивают пороги такие которым не только не полагается первой категории, а отобрать вторую и гнать в шею следует... Партийные кадры мы обязаны поддерживать. На это имеются указания горкома...» (1 декабря 1941 года).

Усвоенная классификация кажется «естественной». Роль идеологического дискурса в установлении порядка мира и самой социальной связи в советском обществе центральна. Это хорошо видно в моменты, когда происходит столкновение с иными социокультурными системами, в которых элементы мира названы и скомпонованы по-иному. Вот что удивило И., когда в 1944 году он попал в освобожденный пригород Териоки (ныне Зеленогорск): «Но что чрезвычайно удивило нас, так это сохранившиеся с 1941 года наши плакаты и лозунги, расклеенные на зданиях и в помещениях дач и домов отдыха. На одном из домов отдыха, на видном месте, крупными буквами напечатанный плакат: «Смерть фашизму!» А в доме, на одной из дверей лозунг: «Трудящиеся Советского Союза, теснее сплотим ряды вокруг большевистской партии! Под знаменем Ленина — Сталина вперед к победе!» В другом домике на стене: нетронутая, приклеенная гумиарабиком газета «Красная звезда» за 3 июля 1941 года... Трудно себе объяснить, как это все сохранилось? Неужели сюда не заглядывали знающие русский язык? Или лахтари против нашей агитации не возражают?..» (13 июня 1944 года).

Итак, наше герой выступает как персонификация порядка, который задается партией. Он точно следует предлагаемым партией правилам — и никаких шуток. Шутка доставляет удовольствие от нарушений установленного порядка хотя бы на словах, тут же порядок слов и порядок вещей воспринимаются сугубо серьезно. Личные признаки вытесняются господствующей формой, обычная речь — языком идеологии. Это не просто слияние с ролью, но добровольная отдача себя под эгиду «антииндивидуалистического» принципа, подчинение коллективному и деперсонифицированному порядку. Партия предлагала коды для расшифровки личного опыта, средства для определения смысла этого опыта. Герой наш охотно использовал эти коды. Сам способ употребления идеологической речи свидетельствует о согласии нашего героя с требованиями общества.

Молчаливое их принятие связано с социально обусловленными качествами автора дневника.

Даже в тесном пространстве тринадцати тетрадочек дневника мы наблюдаем сдвиг позиции пишущего. В начале блокады наш герой делит жизнь со своими соседями по коммунальной квартире. Он довольно часто их упоминает: кто что сделал или сказал, как кто-то кому- то помог или не помог. Он сопереживает. Постепенно соседи вытесняются за пределы поля письма, исчезают, и мы так и не знаем их судьбы. Живы они, умерли? Лишь по оговоркам во второй половине дневника узнаешь, что соседи вообще-то существуют.

Их исчезновение связано отнюдь не только с атомизацией людей в экстремальной ситуации. Наш герой, попав на работу в Смольный, «дистанцируется» не только от ближайших соседей, но и от их трудностей. Самое примитивное, впрочем, имеющее право на существование объяснение: точка зрения и рацион меняются параллельно.

Отметим, однако, еще одну особенность. Чем более он дистанцируется, тем больше позиция его напоминает взгляд театрального зрителя, который со стороны наблюдает спектакль блокады. В этом контексте по-новому начинаешь воспринимать его увлечение театром. Весь мир — театр, и наш герой тоже играет роль, но отнюдь не эпизодическую. Он претендует на роль режиссера социального театра. В дневнике партийного работника все чаще появляется риторика партии и массы.

Партия рулит массой. Сам он — не масса. Дистанция от реальности дает ему возможность судить людей, представлять их (он -- делегат массы), планировать жизнь «за них». К концу зимы 1941—1942 он уже не «мы», а «они».

«К слову сказать сейчас очень много горкомовцев болеет. Отчего бы, кажись, такое «поветрие»? Если в городе, среди населения, много желудочных заболеваний так можно объяснить истощением и тем, что водой пользуются прямо из Невы, подчас употребляют не прокипяченную как следует быть из-за недостатка топлива, в уборную ходят прямо в квартирах потом где попало выливают и руки перед едой не моют. Некоторые моются редко, чумазыми, с наростом грязи на руках ходят... Встретит такого человека, а встречаются такие часто, неприятно делается. Ни водопровод, ни канализация не работают вот уже три месяца...