Знание-сила, 1999 № 02-03 (860,861)

Размеры и огромная ценность кратиров не оставляют сомнений в том, что их ктиторами могли быть лишь представители высшего новгородского боярства. Петрил у – заказчика сосуда Братилы – единодушное мнение исследователей отождествляет с уже упоминавшимся посадником Петрилой Микульчичем (1130- 1134), относительно же сосуда Косты мнения расходятся. Согласно одной из гипотез, кратир был вложен в Софийский собор посадником Петрятой в исходе XI столетия, Братило же копировал работу Косты. Однако новгородская культура конца XI века носит еще отчетливо выраженный княжеский характер, и столь драгоценный вклад, сделанный посадником, был бы для этого времени анахронизмом. С другой стороны, соотношение вкладных надписей и иконографии кратиров говорит о том, что скорее Коста ориентировался на работу Братилы, чем наоборот. Но кто же в таком случае был заказчик кратира Косты? Не наш ли это Петрок – Петр Михалкович, княжеский тесть и полномочный представитель в смесном суде?

Высказав это предположение, самое время вспомнить о Марене, которой Петр (Петрок), на время его отсутствия, поручает раздачу денег от своего лица и переговоры с князем. Естественно предположить, что Марена – жена Петра. Номы уже знаем, что жену заказчика кратира Косты звали Марьей. Мотут ли имена Марья и Марена относиться к одной и той же женщине? Да, безусловно. И дело здесь не просто в созвучии имен, а в том, что Марья – имя христианское, а Марена – языческое, имеющее глубокие мифологические и фольклорные корни. Так называлась деревянная кукла, чучело, которое сжигали или топили в воде в ходе купальских игрищ как символ умирания и воскресения природы. В христианскую эпоху, когда образ Купалы слился в народном сознании с фигурой Иоанна Крестителя (Иван Купала), Марена, как женская параллель Купалы, стала по созвучию имен ассоциироваться с Богородицей – девой Марией. Вспомним хотя бы название купальского цветка -Иван- да-Марья, где Иван «замещает» Купалу, а Марья – Марену. Следовательно, и жена Петра (Петрока) Марья вполне могла в обиходе именоват ься Мареной.

Тождественность Петра и Марьи – заказчиков кратира Косты – Петру и Марене – персонажам троицких берестяных |рамот – становится таким образом весьма вероятной. В таком случае объяснимо и появление на кратире изображения святой Анастасии: в ней можно видеть патрональную святую дочери Петра и Марии, выданной в 1155 году за князя Мстислава Юрьевича. Более того, напрашивается предположение, что именно по случаю этого брака Петр Михалкович и сделал свой драгоценный вклад в Софийский собор.

«Се сосуд Петров и жены его Марьи». Заказчиками этого шедевра древнерусского искусства были, по-видимому, боярин Петр Михалкович и его жена Марена, персонажи берестяных грамот с Троицкого раскопа.

Но и это не все. Придя к выводу, что Петр Михалкович, он же Петрок, был заказчиком одного из новгородских кратиров, необходимо сделать последний шаг и привлечь к рассмотрению центральное произведение новгородской живописи середины XII века – икону «Богоматерь Знаменье», главную святыню республиканского Новгорода, согласно преданию, защитившую город в 1170 году от полков Андрея Боголюбского. На обороте этой двусторонней иконы изображены двое святых, молитвенно предстоящих Христу. Согласно поздним надписям, это апостол Петр и мученица Наталья. Однако о почитании в Новгороде святой Натальи ничего не известно, а в обширном именнике берестяных грамот это имя не представлено вовсе. Поэтому в литературе уже высказывалась мысль, что имя Наталья на иконе – лишь искаженное На(с)тасья. Но в таком случае перед нами – та же патрональная композиция, что и на кратире Косты, где также изображены святые Петр и Анастасия!

Остается заключить, что кратир и икона Богоматери были парным вкладом в Софийский собор, сделанным Петром Михалковичем по случаю бракосочетания его дочери Анастасии с сыном Юрия Долгорукого, новгородским князем Мстиславом Юрьевичем. Этот парный вклад выглядит как жест, исполненный глубокого смысла: и кратир, предназначавшийся для причащения в кафедральном Софийском соборе, и икона Богородицы, ассоциировавшейся на Руси со святой Софией, выступают как символы единения всего православного Новгорода, призыв к которому столь часто слышится со страниц Новгородской летописи.