Знание-сила, 2001 № 11 (893)

Любопытно, что в сознании поколений историков С.Б. Веселовский навсегда остался «стариком». На всех почти его книгах – фотография автора: подслеповатый, в очках, с острыми скулами и резкими чертами заостренного лица, выражающего проницательность и ум. Меньше всего в его уже немолодом лице радости, следов прежней лихости, и уж совсем невозможно допустить, что оно когда-то было молодым, влюбленным и страстным. А.А Зимин, например, рассказывая о том, что в двадцатые – тридцатые годы Веселовский много работал, пишет: «Это был старик с подслеповатыми глазами, любивший в своей жизни только книжные и архивные полки и не замечавший ничего вокруг себя». Да, именно таким запомнил Зимин ученого, но это было много позже, а в двадцатые годы Веселовский был человеком средних лет, полным сил и совсем не похожим на «старика», круг интересов которого замыкался бы книжными или архивными полками. Это проговорка и не Зимина, а в его лине – всей исторической науки шестидесятых – восьмидесятых годов XX столетия. «Стариком» представляют его и в современной историографии.

Дневник производит настоящую революцию в понимании личной жизни историка. Возникает, выражаясь языком постмодерна, деконструкция, но не текста, а существующего стереотипа.

Степан, будущий историк, со своим старшим братом Костей. 1880-е годы

Кажется, читатель уже вправе потребовать от меня рассказать о самом дневнике.

После смерти ученого в 1952 году дневник некоторое время сохраняла его вторая жена Ольга Александровна, урожденная Бессарабова (с первой женой, Еленой Евгеньевной, урожденной Сифферлен, С.Б. Веселовский развелся около 1928 года). Ольга Александровна передала дневник на хранение Борису Степановичу, сыну Веселовского (1903-1983), который хранил его у себя дома. Теперь он находится в семейном архиве сына Бориса Степановича Константина.

Что такое дневник? Почему человек начинает его вести? Можно ли сказать, что дневник всегда «для себя»? А если не для себя, то для кого? Видимо, в самом этом жанре заключена какая-то тайна человеческого существования, потому что в каждом конкретном случае чаше всего приходится иметь дело с немотивированной сферой душевной жизни человека.

Трудно пересказать дневник, по объему это – приличная монография. Да и нет смысла. Попробуем что-то понять в авторской драматургии: зачем? почему? для кого? что хотел и что сказал?..

Первые строки дневника:

«7 января 1915 г. Следует писать так. чтобы и читателю оставалось, что додумывать. Искусство – в том, чтобы читатель додумывал то, что имел в виду автор, и сам дополнял недосказанное автором».

Итак, между ним, автором, и читателем сразу устанавливаются «правила игры» – уметь додумывать. Читатель – фигура неясная, но, быть может, мы к ней приблизимся, когда увидим глубинную предпосылку дневника. Она в том, что рвется наружу, что помогает установить равновесие в душе.

Степан Борисович. 1915 год

«10 ноября 1915 г. Странное время! Время, когда в головах российских обывателей, и раньше-то не крепких, все перемешалось. Всевозможные организации, бюро, комитеты, советы и т.п. захватом делают кому что вздумается. Правительства как единой власти, ведущей внутреннюю политику, нет. Полный разброд. На местах дела не лучше, чем в центре. Кажется, будто люди хотят заглушить суетой, беспорядочной работой и спазматическими усилиями воли гнетущее их смутное сознание надвинувшейся и непоправимой беды. Опять то же! От моей ли это природы или от продолжительной кабинетной работы, не могу понять. Вижу только, что моя способность сильно и тонко чувствовать и в то же время холодно и строго логически рассуждать, относиться ко всему осмотрительно и вдумчиво сделала меня совершенно негодным для деловой толкотни и сношений с людьми на деловой почве. На этом поприще нужны толстые бока, крепкие кулаки, самодовольная уверенность, а главное – никогда ни в чем не сомневаться; а сильная самостоятельная мысль и выдержанная воля совершенно не нужны. Когда очнешься, становится холодно, тяжело, и все окружающее кажется чуждым».

Предчувствие неотвратимого – жестокая реальность, в которой ему невыносимо тяжко быть. Веселовский работал во время Первой мировой войны в структуре, которая призвана была оказывать помошь беженцам.

Он ощушает катастрофу «изнутри». (7 декабря 1915 года: «…везде такая кутерьма, такой развал, неразбериха»; 21 декабря 1915 года: «…опять грусть и тревога. Когда этому конец? И будет ли когда-нибудь?.. Трудно, пожалуй, совсем невозможно изложить все то, что я переживаю.., я так разбит физически и духовно, что не способен сойти с рельс… Такие калеки, как я, с рельс не сходят; их и сбить трудно»). Историк завершил работу над «Сошным письмом» – что скажут коллеги? С женой – непонимание, в семье – почти разлад.