Знание-сила, 2001 № 12 (894)

В опричный двор взяты немногие. Нет материалов, могущих доказать, булто мелкое служилое сословие в чем-то выиграло от опричнины, зато известно, что пострадаю от нее больше, чем боярская знать. Характерен случай с Новгородом. Там со времен Ивана II! не существовало крупного боярства; этот «разумный самодержец» вывел его в рязанские, владимирские, коломенские пределы, а вотчины поразделил между служилыми людьми, посланными из Москвы. Он насадил там тот вид землевладения, ради торжества которого будто бы учреждена была опричнина. Грозному надлежало бы усматривать в новгородских помещиках свою социальную опору, между тем он разорил и истребил их не хуже знатных бояр. То же со Псковом.

Веселовский отрицает правдивость показаний Таубе, Крузе и Генриха Штадена, будто приспешников своих царь набирал из худородных и простых людей. «Командная верхушка опричного двора, – говорит он, – в генеалогическом отношении была ничуть не ниже титулованного и нетитулованного дворянства старого государева двора». Там даже местничество продолжало существовать. Некомандная часть состояла точно так же в значительной степени из старого служилого сословия. Жертвы опричнины в гораздо большем числе насчитываются в низах – у рядовых помещиков и простонародья. Их выселяли, ссылали и казнили сотнями и тысячами. «Демократизм» Грозного – легенда.

Веселовский недоумевает: если опричный террор задуман и направлен был против старой знати, то что за смысл в истреблении ее слуг и крестьян? Штаден и Шлихтинг красочно описывают, как после казни боярина И.Ф. Федорова царь сам ездил по его усадьбам со своими «кромешниками», избивал мужиков и дворню, жег села, уничтожал скот. Синодики, перечисляющие жертвы таких экспедиций, полны записями, вроде: «в Ивановском Большом православных христиан семнадцать человек, да четырнадцати человек ручным усечением конец прияша…»…. Когда же доходит до новгородского погрома, жертвы исчисляются тысячами. «По малютинские ноугородские посылки отделано скончавшихся православных христиан тысяща четыреста девятьдесят человек, да из пищали пятнадцать человек, им же имена сам Ты Господи веси».

Если не брать в расчет беспримерного и совершенно необъяснимого истребления новгородцев, которых «отделано» до 20000 и которые ни с какой стороны ни к боярству, ни к вотчинному землевладению не имели отношения, то и тогда процент убитых простых людей – мужиков, дворян, посадских и мелких помещиков – неизмеримо превышает процент бояр и высших чинов. Как это согласовать с тем смыслом, который приписывается опричной политике Грозного?

Не прошел Веселовский и мимо давно известного факта запустения полей – результата хозяйничанья опричников. В некоторых уездах до 90 процентов крестьянских дворов лежало впусте. О «прогрессивности» опричнины в свете таких данных можно говорить только иронически.

С.Б. Веселовский считает ее неумным делом, хотя бы потому, что просуществовав шесть-семь лет, она доказала свою непригодность и была уничтожена Иваном с таким же ожесточением и казнями, с какими он громил прежний порядок. Пользы от нее не было даже для знаменитого «укрепления самодержавной власти», вред же неисчислимый. Не видит Веселовский в личности Грозного и того величия, которое ему часто приписывают. Напротив – он трусливый тиран, смелый на избиения беззащитных подданных, но спасающийся бегством от подлинной опасности. Так, он дважды убегал при нападениях Девлет Гирея в 1571 и 1572 годах, оставляя Москву и весь край на разграбление.

Не с лучшей стороны представляется он и во время знаменитого удаления в Александровскую слободу, перед учреждением опричнины. У Иоганна Таубе и Эллерта Крузе есть указание на любопытную подробность: когда царь, после полугодового пребывания в опричной берлоге, вернулся в Москву, он был неузнаваем – выпала вся борода и все волосы на голове. В большинстве случаев это преображение толкуют в благоприятном для Ивана смысле. Один из наших религиозных философов вспомнил недавно об этой вылезшей бороде и поставил ее в связь с душевными терзаниями, охватившими будто бы царя перед принятием страшного решения. Совесть знал! Бога боялся! Веселовский объясняет иначе:… подготовляя государственный переворот, царь, несмотря на тщательную его продуманность и подготовку, не был полностью уверен в удаче и считался с возможностью проигрыша. А так как на карту поставлены были жизнь и трон, то причин для нервного напряжения было достаточно. Но где же тут высота и смелость духа, наблюдавшиеся у многих великих узурпаторов, чей риск был гораздо больше? Почему ни у Цезаря, ни у Наполеона не выпадала борода, когда они переходили свои Рубиконы?