Знание - сила, 2003 № 08 (914)

На вершинах жизни»[* И.Б. Марлов. «Лев Толстой На вершинах жизни». Издательство «Прогресс-традиция» Progresstrad@freernaiI.ru. 119048, Москва, ул. Усачева, 29/9] выходит в ближайшее время. Мы предлагаем читателям две главы из нее, подготовленные автором специально для журнала.

«Я был легкомысленным, дрянным, ни во что не верующим человеком, — вспоминал Толстой. — Пришло время, когда я почувствовал неизбежно необходимость веры...» Религиозный перелом Толстого во второй половине 70-х годов прежде всего состоял в том, что он из человека религиозно равнодушного, безучастного к вере (и страдающего от этой безучастности) стал глубоко верующим человеком.

Игорь Мардов

Лев Толстой. Поприще духовной жизни

Вера Толстого возникла, как он сам говорит, по необоримой духовной потребности. Такая Вера — не верование, но благая воля. Она вызывает усилие, необходимое человеку, чтобы вернуть себя к той высшей духовной силе, которая живет в нем.

Ее источником в себе Толстой со времен «Войны и мира» считал духовную жизнь русского народа. Достаточно вспомнить отношение Пьера Безухова к Каратаеву и сам образ Платона Каратаева, олицетворявшего для Толстого одновременно и русское, и вселенское жизненное начало.

' Новое в отношении Толстого к русскому народу в конце 70-х годов состояло в том, что он готов был трудиться на поприше духовной жизни народа. В одном из черновиков 1879 года Толстой любовно описывает, как трогательно бабушка учит внука молиться «прежде еше, чем он знал, как зовут отца и мать и место, в котором он живет». Для писателя, создававшего такие сцены, Вера есть дело святое, святое потому, что именно в Вере самовыражается и действует высший пласт души народа. У русского народа он выражается в Христовой Вере. Вера эта хранится Церковью. Толстой и тогда, когда не верил ни в Бога-Творца, ни в Христа-Бога, ни в грехопадение Адама, ни в действенность церковных таинств, полагал, что Русская Православная церковь есть носительница высшего пласта души русского народа и его духовной жизни. В ней может что-то не нравиться, что-то даже отталкивать, но все это — «форма», не меняющая существа дела.

Толстой стал православным, видимо, полагая, что сможет помочь еще молодой нации найти свое направление духовного развития, свой Путь в Истории. Для этого он совершенно неожиданно прервал в середине февраля 1879 года работу над романом «Декабристы» (над которым напряженно трудился больше года) и задумал гигантское и по объему, и по охвату жизненного материала художественное исследование под условным названием «Сто лет» — 100 лет духовного развития русского народа.

Толстой убежден, что «в последние два столетия жизни... во всем народе... ясно выразилось одно продолжительное и определенно ясное движение». Цель нового произведения — уяснить для себя и показать всем это «ясное движение», этот вектор духовного и душевного развития и тем самым дать критерий всей дальнейшей общественной и религиозной деятельности. Критерий был для него в то время связан с деятельностью Русской Православной церкви.

Что же заставило Льва Николаевича порвать с Церковью и как следствие похоронить роман о столетней истории русского духа? Это, во-первых, союз Церкви и Государства: «Вера, пока она вера, не может быть подчинена власти по существу своему». Во-вторых, «это явление насилия в деле веры». «...Как, зачем, кому может быть нужно, чтобы другой не только верил, но и исповедовал бы свою веру так же, как я?»

Ответ, решает Толстой, в том, что Церковь вступила в кощунственный союз с государственной властью и вступила потому, что сама возжелала быть властью — духовной властью. С Никейских соборов «понятие Церкви... стало для некоторых власть. Оно соединилось с властью и стало деиствовать, как власть. И все то, что соединилось с властью и подпало ей, перестало быть верой, а стало обманом».

Толстой ополчился не на Церковь- Веру, а на Церковь-Власть. В отличие от Церкви-Веры, Церковь-Власть не могла быть представлена носительницей высшего пласта Обшей души народа.

Разрыв с Церковью был в высшей степени драматичным для Толстого. В XI главе «В чем моя вера?» Толстой рассказывает, что он «никак не думал, что новый открывшийся мне смысл учения Христа и выводы из него разъединят меня с учением церкви. Я боялся этого». Он вынужден был застопорить ту духовную деятельность, к которой всегда стремилась его душа. Да и для Руси, надо полагать, печально то, что Лев Толстой мог стать, но не стал ее путеводным духом.

Толстой всей душой, как родного себе по духу, любил Иисуса Христа и верил ему. И потому от церковных толкователей Толстой непосредственно адресовался к самому Христу Никак нельзя сказать, что Лев Николаевич изменил и Православию; он перешел из одного пространства — духовной жизни отдельной Обшей души — на поприше всечеловеческой духовной жизни. Для Толстого, конечно, было немаловажно и то, что на этом поприще нет и не может быть человеческой духовной власти.