Знание-сила, 2003 № 09 (915)

Сначала, совсем кратко, что такое теоретическая физика на эмоциональном уровне, — для тех, кому таких эмоций не доводилось испытывать. Наука эта держится на дуэте почти противоположных чувств. Во-первых, готовность покорно подчиниться суровой действительности, как она проявляется в экспериментах и измерениях. А, во-вторых, чувство свободы в изобретении языка, на котором можно рассказать о накопленном опыте и предсказать результаты новых, еще не виданных опытов. Свободный полет мысли на крыльях интуиции и необходимость завершить полет безопасным приземлением. С этими двумя чувствами физик-теоретик применяет указанные Эйнштейном «нечеловеческие» способности: собачье чутье — угадать, в каком факте увидеть краеугольный камень теории и в каком направлении обновлять язык теории, и упорство мула — следовать своему чутью. В какой-то мере эти чувства и способности присущи также и другим наукам, но нигде нет такого двоевластия материального и идеального, как в теоретической физике. В математике парит идеальное, в остальном естествознании верховодит эмпирическое.

И физика, как никакая другая наука, получила в XX веке двойственный урок гордыни и смирения. Как не возгордиться, если диапазон явлений, доступных физике, расширился в миллионы раз, и стали доступны для изучения такие физические объекты, как Вселенная целиком и микрочастицы, составляющие атом. Это углубление в устройство мироздания физик-теоретик Лев Ландау подытожил триумфальным афоризмом: «Человек может познать даже то, что ему не под силу себе представить». В триумфе, однако, содержится и зерно смирения — «не под силу». Научный язык — это, в сущности, расширение и уточнение обычного бытового языка на те ситуации, с которыми в быту обычно не имеют дела. В физике при удалении от обжитой территории появляются не только новые слова, но и новые смыслы и, что особенно важно, бессмысленности некоторых привычных вопросов.

Вырабатывать язык, на котором физик может осмысленно задавать вопросы о Вселенной и электронах и успешно получать ответы, — это и есть теоретическая физика. Свободно изобретая новые слова науки, физики познавали устройство вещей, которые не «пощупаешь руками», и затем эти познания воплотились в осязаемые чудеса техники.

Из откликов на статью Г. Горелика «Логика науки и свобода интуиции» (2001, № 5)

«Я согласна с выводом г-на Горелика, что по цитатам, взятым и из Лионской лекции, и из личного дневника, А. Д. (как называли Сахарова в нашем кругу) обладал религиозным чувством. Я разделяю раздражение Люси (так зовут Елену Георгиевну дома), когда из А. Д. делают православного праведника, но праведником он был настоящим. В первый раз я увидела А. Д. в 1971 году на просмотре фильма Тарковского «Андрей Рублев». Я могла хорошо рассмотреть лицо, на котором обращали внимание веселые, я бы даже сказала озорные искорки в глазах ученого».

Главным чудом нашего мира Эйнштейн назвал его познаваемость. Не меньшим чудом можно назвать путеводную интуицию физиков. Поэтому вовсе не удивительно, что та же интуиция порой заводит в тупик. В биографиях величайших физиков есть место и для гордыни, и для смирения. Нильс Бор более десяти лет «пытался нарушить» закон сохранения энергии в микромире. Эйнштейн много лет пытался объединить электричество и гравитацию, и безуспешно. Ешеодно заблуждение Эйнштейна Сахаров упомянул в Лионской лекции: «Мы поняли, что та картина мира, которая восходит к Галилею и Ньютону, это только поверхностная часть реальности. А более фундаментальные законы гораздо абстрактней и глубже по своей природе и в то же время отличаются великолепной математической простотой. Эйнштейн не верил, что Бог играет в кости, но теперь мы, большинство физиков, уверены, что на самом деле законы природы носят вероятностный характер». (Так, кстати, в лекции Сахарова впервые появилось слово «Бог».)

Сам Эйнштейн к своим — осознанным — заблуждениям относился... с пониманием. Когда однажды участник семинара напомнил Эйнштейну, что три недели назад тот утверждал нечто совсем другое, Эйнштейн ответил: «Вы думаете, Господу Богу есть дело до того, что я говорил три недели назад?!»

Быть может, и поэтому Эйнштейн воплощал для Сахарона дух новой физики. Американский физик Джон Уилер сказал о Сахарове: «Никогда прежде я не встречал столь масштабного человека, в котором так ошущался смиренный искатель истины» (напомню, что Уилер знал лично и Нильса Бора и Эйнштейна).