"Чтобы узнать, о чем думает Адольф, нужно послушать, что говорит Рудольф". Пуци — так прозвали шутники-коллеги Эрнста Ганфштенгла — сам был, как известно, штатным шутником из окружения Гитлера. Но о том же самом в 1938 году пишет и английский посол в Германии Гендерсон, которому в то время было совсем не до шуток: "Тщательно скрытые мысли германского фюрера порою прорываются в неофициальных речах его заместителя, как это имело место в прошлый вторник в Университете Мюнхена. Таково мнение посвященных. Сколько в том спонтанности, а сколько расчета — не скажу, однако, очевидно, что Гитлер и Гесс по-прежнему необычайно близки".
До 10 мая 1941 года (дата полета Гесса на мирные переговоры в Англию) Гитлер и Гесс почти не расставались. "Чтобы найти одного, следует поискать другого" — такое свидетельство особенно полезно для историка тем, что Гесс, личность среди нацистов самая закрытая и подчас плохо уловимая, поддается изучению именно как alter ego Гитлера, чья фигура на историческом небосклоне двадпатых- тридцатых-сороковых видна повсеместно и отчетливо. В сущности, Гесс- политик — это и есть Гитлер (безусловно, и наоборот), а также — и вся стратегия и тактика германского национал-социализма, то есть то преступление против человечества, за которое Гесс и получил свой пожизненный срок. Таким образом, фигура Рудольфа lecca может сделаться гораздо более прозрачной, чем это принято считать.
Последнее свидетельство важно еще и тем, что позволяет лучше узнать личную жизнь Гесса, на которой висит гораздо больше "амбарных замков", нежели на личной жизни самого Гитлера.
Вот, к примеру, отрывок из письма Эльзы Гесс (жены Рудольфа Гесса) к ее подруге Ангелике Раубаль (двоюродной племяннице и возлюбленной Гитлера). В нем Эльза описывает свое первое впечатление от речи Гитлера в 1921 году: "...и — о, боже, в какую дыру мы отправились! Самая что ни на есть жуткая пивнушка, какими бонны пугают маленьких непослушных девочек. Накурено так, что шиплет глаза; повсюду грязные кружки с налипшей пеной, злые лица, хриплые голоса. Я робко спросила Рудольфа, что мы здесь будем делать. "Слушать" — резко бросил он. В это время компания у стены горланила похабную песню, а на небольшом возвышении в конце зала кто-то что-то выкрикивал. "Его?" — глазами показала я. "Нет. Я скажу, кого" — был ответ. Когда наконец он указал мне на очередного оратора, я, разогнав платочком дым перед собой, добросовестно всмотрелась, но ничего не поняла. Стоял некто худенький, с мокрым лбом и странно неподвижными серо-голубыми глазами. Он стоял и молчал, но в пивной становилось все тише и тише и наконец стихло совсем. Тогда он произнес первые фразы. Сначала вполголоса и так, точно просил о чем-то. Потом — чуть громче, сильней нажимая на отдельные слова.
Внезапно его голос сорвался на хриплый крик, от которого сидящие за столиками начали медленно подниматься, и вскоре это был уже какой-то животный рев и вой, причем казалось, что зверей там хрипит несколько. Под конец выкрикнув что-то два раза подряд, он смолк, а пивная поднялась на дыбы. Все орали, гремели стульями, в воздух вздымались кружки, развешивая по плечам кружевную пену. Я стояла, открыв рот... Рудольф тяжело дышал, уставившись в пол. Потом он резко взял меня за руку и вывел на улицу. Рядом в переулке нас ждала машина, но он молча шел, крепко держа мою руку так, что я за ним едва поспевала. Внезапно он остановился и посмотрел мне в глаза. "Ты поняла?" — был его вопрос. Я ничего не поняла и не знала, что ответить, но сердцем угадала: если отвечу не так, могу потерять любимого. "Он говорил о Германии?" — спросила я. Рудольф просиял. "Да, он говорил о Германии! О нашем позоре. О предателях. О величии. О нашей чести". Мы снова зашагали по темной улице. Рудольфу как будто не хватало воздуху. Я сейчас не помню, сколько мы бродили по ночному Мюнхену, но точно знаю: именно эта ночь нас соединила".
Описаний манеры Гитлера произносить свои речи в пивных Мюнхена осталось немало, но это единственное достоверное свидетельство того, как слушал и воспринимал своего будущего кумира совсем еще молодой тогда Рудольф Гесс.