Знание-сила, 2004 № 12 (930)

Коллективный смех связывает людей. У эскимосов существуют даже особые церемонии-приглашения, во время которыхделается все, чтобы гости сердечно рассмеялись, и мгновенно между двумя группами возникают дружеские отношения. Во время смеха не думают, смех разрывает всякую цепь мысли — веселый праздник вообще направлен против интеллектуализма. Смеющийся чувствует свое единство не на сознательном уровне, а благодаря психологическим особенностям смеха. Общий смех усиливает чувство материально-телесного единства.

Этому же способствует и плач, но плач вместе с другими, горе общее. Эти два столь разных проявления человеческих эмоций, возможно, имеют сходные физиологические механизмы.

Здесь мы подходим к удивительной близости смерти и рождения и вообще к глубокой двойственности карнавальных образов. И поминальный пир, это соседство горя и веселья, плача и смеха, — феномен непротиворечивый, даже если оставить в стороне семантику, смысл происходящего.

Два ритуала, опирающихся один на смех, другой на плач, вполне могут оказаться соседями в едином праздничном комплексе. Праздник огня замыкает длинный цикл тотемных церемоний, среди которых — похоронный обряд над двумя умершими и инициация трех юношей (посвященных непременно должно быть больше, чем умерших, в залог роста и процветания всего племени). Веселый всенародный праздник как бы обобщает магические смыслы ритуалов, подчеркивая, что цель одна и касается она всего общества. Уже не только посвящаемые мальчики рождаются заново, а вся ipynna обновляется в огне, который, подобно карнавальному смеху, одновременно и отрицает, и утверждает, и хоронит, и возрождает.

Поведение участников праздника, часто крайне асоциальное, иной раз отталкивающее в обыденной жизни, тоже объединяет, связывает людей, которые становятся сопричастны священному нарушению правил поведения.

Порядок из хаоса

Возврат к мифологическому Началу, почти обязательная составная часть архаического праздника, — это нередко ритуальный возврат к Хаосу: миф о начале мира так или иначе связан с первородным Хаосом. Особенно четко мотив такого возврата звучит в древних традициях с развитой мифологией, например, в вавилонском празднике Нового гола.

Но хаос — это и нарушение самых жестких запретов обыденной жизни: например, непристойные песни и танцы старух во время траурного обряда.

Хаос ритуала, как и мифологический, не абсолютен, это хаос на грани организации, готовый к творческому акту. Он часто связан со смертью. На Новых Гебридах душа умершего, чтобы попасть в страну мертвых, должна пройти по лабиринту, начертанному на земле духом-сторожем. Но сторож стирает часть рисунка, и если душа не знает, как достроить лабиринт, и кружит в поисках выхода, сторож съедает ее, и душа так и не попадает в страну мертвых. Лабиринт, внешне хаотический, но внутренне организованный, оказывается связанным не со смертью как таковой (имеющей свою организацию), а с особым недифференцированным состоянием, выполняющим примерно такую же роль, что и нулевая точка, пройдя через которую непрерывная функция меняет свой знак.

В Центральной Австралии вдова после траурных обрядов переходит к одному из младших братьев покойного. Но чтобы вдова обрела нового мужа, мир, как и в первый раз, временно ввергается в состояние хаоса. В Северо-Западной Африке разбивают яйца на свадьбе как символ взрыва звезды- яйца, в результате которого был создан мир и побеждены силы хаоса.

Многие обряды, связанные с переходом некоего рубежа, построены по той же модели, что и мифы о Начале. Возврат к хаосу присущ и инициации, и похоронному обряду, а веселый оргаистический праздник весь во власти хаоса, весь в нарушении запретов.