Знание-сила, 2005 № 12 (942)

"Жестокий" казацкий анекдот открывает еще одну фань в коллизии суда отца над сыном — нравственная вина старшего поколения, причем в столь сокрушительной формулировке младшего. Казнь сына оборачивается судом над отцом: отец наказан за воспитание грешника необходимостью казнить собственное чадо.

Второй текст, приведенный А. Карпенко тоже как рассказ о принятом обычае, — народная христианская легенда. Во времена Мазепы перед судом громады предстают две девушки, которых шведы насильно продержали у себя неделю. Одну, умертвившую нажитого ребенка, громада прощает: "Вона на свит Божш поганой крови не пустыла"; вторую, Катрю, передают отцовскому суду. Отец, провозглашая абсолютную родительскую власть ("Свойму дитяти батько — моя сила, моя й воля!" — типологическое сходство с Тарасовой сакраментальной формулой более чем очевидно), закапывает дочь и ребенка живыми в землю. Далее рассказ разворачивается по законам легенды.

Отец, пожирающий своих детей - популярный мифологиичесний персонаж. Перед вами - самый знаменитый фонтан в Берне, Швейцария.

Отцовское "правосудие" оборачивается преступлением, на что указывают особые знаки: Кагфю долго не могут закопать, неведомая сила поднимает ее наверх; над погребенной заживо внезапно разыгрывается буря, из-под земли слышен плач. Обращение к вере не помогает отцу: "Давай хрестытьця — хресг не кладетця, давай молытця — слова не промолвить". Священник назначает семилетнюю епитимью, через три дня обезумевший отец умирает; земля не может принять грешника, пока его не заклял священник. Семь лет в день смерти Катри поднимается буря, и из ее могилы слышится мольба о прощении. Нравственный смысл легенды сосредоточен в словах священника: "Погано и ты, пане Мыроне, зробыв; аже ж не таккым грешникам ще гиршым, мылосердны Бог прошае". Понятно по тексту, что вершащий суд Мирон впадает в грех гордыни (первый из семи смертных грехов); казня дочь (совершившую измену не по своей воле), он посягает на Божью волю, присваивает себе право высшего суда. В легенде отчетливо видно столкновение эпической (с абсолютным противостоянием "своего" и "чужого") и христианской этики; прощение громадой другой девушки основано на эпических принципах (с точки зрения народного православия умерщвление младенца или аборт — один из великих грехов).

И. Репин. Иван Грозный и сын его Иван. 1882 - 85 гг.

Если мы допускаем сложность, противоречивость, парадоксальность художественных текстов авторов XIX века (как постепенно допустили советские литературоведы в отношении "Тараса Бульбы"), то народная культура остается для нас совокупностью однозначных смыслов, безоговорочных императивов, раз и навсегда найденных решений. Проблемы в фольклорных текстах, как считает большинство исследователей, возникают лишь как результат напластований различных эпох, а не позиции самого носителя традиции. Именно эта уверенность в простоте и однозначности народного мировоззрения позволила А. Карпенко вписать в казацкую традицию советские идеологемы,а И. Есауповустакой легкостью поверить в это. Думаю, что приведенные тексты позволили ощутить читателю напряжение "проблемных" полей народной культуры.

Сыноубийство в русской культурной памяти оказывается проблемой не только Тараса Бульбы, но и реальных исторических личностей: это убийство Иваном Грозным своего сына Ивана и конфликт Петра I с царевичем Алексеем. В 1829 году историк М. Погодин опубликовал в журнале "Московский вестник" материалы "Розыскного дела" суда над царевичем Алексеем. С ними, вне всякого сомнения, был хорошо знаком Н.В. Гоголь. Публикация "Розыскного дела" обозначила новый виток исторической рефлексии в русской культуре того времени. Проблема "отцов и детей" начинает осмысляться в историософском ключе часто с привлечением трагедийных объяснительных моделей. М.П. Погодин пишет в 1830 году трагедию "Марфа Посадница", в которой сын героини Борецкий предает Новгород, то есть ради будущего благополучия города и Руси в целом вручает его судьбу в руки самодержца Иоанна. В 1833 году М.П. Погодин издает трагедию "Петр 1". Гоголевская повесть находится в этом ряду. В восприятии людей петровского времени убийства царевича Ивана и царевича Алексея непосредственно связывались между собой.

И. Ге. Петр допрашивает царевича Алексея Петровича