Знание-сила, 2005 № 11 (941)

Своим делом Иваненко считал лишь новые фундаментальные идеи, прокладку новых путей в науке. Он любил «ловить научную рыбку в мутной воде», однако при его технической невооруженности ловить мог только голыми руками. Нейтронная гипотеза 1932 гола была как раз такой рыбкой. Во всех других достижениях требовались более серьезные снасти и соответственно оснащенные соавторы.

Он с неподдельным интересом и самобытно относился к истории теоретической физики. Еще в тридцатые годы, первым в России, он привлек внимание к работам Паункаре о принципе относительности, но, в отличие от многих «пуанкаристов», считал Эйнштейна физиком всех времен и народов. Зато к другому великому — Бору — относился весьма сдержанно. Тем не менее гордился полученным от него автографом-девизом на кафедральной стене — рядом с автографами Дирака и Юкавы. И на всех этих мировых знаменитостей смотрел не снизу вверх, а как на своих коллег.

Но при этом какая-то пропасть отделяла его от выдающихся отечественных коллег и бывших его соавторов — Фока, Тамма и Ландау. Сей загадочный факт я обнаружил еще студентом, не понимая смысла этого явления. Академик Герштейн отнес всех троих к «друзьям молодости» Иваненко. Однако личная дружба связывала Иваненко лишь с Ландау, знаменитое прозвище которого «Дау» придумал «Димус» Иваненко, и эта дружба «развязалась» еще в 1928 году.

Разлад с именитыми соавторами Иваненко не афишировал, но и не особенно скрывал. Иногда, посмеиваясь, говорил, что свои будущие мемуары озаглавит «Как я поссорился со всем миром». При этом никак не объяснял причины столь большой ссоры. Версия об ультрасоветской его лояльности не сочеталась с его манерами, которые я наблюдал в мое время. Не подписывался он под газетными протестами ученых МГУ против разного рода антисоветских деяний. Совершенно не было в нем антисемитизма, который процветал на физфаке МГУ при активном участии его ближайшего ученика и многолетнего начальника. Когда, много позже, я узнал, что Иваненко с давних пор считал советский строй — вопреки историческому материализму — строем рабовладельческим, я не особенно удивился. В его речи советские краски появлялись лишь в выражениях типа «приоритет советской науки», но всегда было ясно, что он имеет в виду приоритет лишь одного отдельно взятого советского ученого — себя самого.

Такую приоритетоманию Фейнберг назвал тяжелой болезнью, но сам Иваненко явно не чувствовал себя больным, — он страдал лишь от «несправедливости», когда его «не цитировали». Да и эти страдания не были долгими: отбросив забракованную из- за нецитирования статью, брался за другую, и комментировал ее с новым пылом. Его легкость на подъем имела две стороны — и легкость взлета мысли, которой он привлекал многих (начиная с юного Ландау), и «легкость в мыслях необыкновенную». Можно сказать, тяжелый случай легкомыслия.

Более подходящий диагноз я услышал от видного историка науки, наделенного жизненной мудростью и интеллектуальной тонкостью. Иваненко он знал с давних пор и относился к нему не без иронии, но в общем благодушно. Когда я спросил его, как он понимает странный склад личности и еще более странный расклад биографии Иваненко, тот ответил лаконично: «Димус происходит от первой жены Адама». А, заметив мое недоумение, пояснил: «Как известно, у Адама до Евы была первая жена — Лилит, и, стало быть, дети от первого брака Адама родились до того, как их родители вкусили от древа познания. Поэтому Димус, как и другие потомки Лилит, не знает разницы между добром и злом. Только и всего».

Среди участников конференции сидят крайние слева И. Тамм и Д. Иваненко. 1932 год

Значит, не болезнь, а что-то более глубокое — «генетическое»? Врожденная моральная глухота? Столь глубокое объяснение обешало связать разные «отвязные» факты.

Обещанного пришлось ждать немногим больше трех лет — когда закрылась советская эпоха и открылись прежде недоступные архивы. Об открывшейся картине немало уже написано, в том числе и в журнале «Знание-сила». В частности, о том, как в 1944 году в Московском университете возник сплоченный отряд, назвавший себя прогрессивной «университетской физикой» в противовес реакционной «академической». Иваненко не был организатором и предводителем «университетской физики», но был самым именитым и весьма активным ее деятелем. Пиками активности стало его участие в подготовке Всесоюзного совещания физиков (1948-49) и заведование теоротделом в секретной лаборатории при физфаке МГУ, основанной самородным талантом в области совпарт-менеджмента и, заодно, в ядерных делах — ныне безвестным товарищем Знойко А.П.[* см. Горелик Г. Как Клим Ворошилов нс спас советскую физику // «Знание - сила». 1998, №1; Наука и жизнь в 1949 году, или Водородная бомба в мичуринском саду // «Знание — сила» 1994, №8; Физика университетская и академическая, или Наука в сильном социальном поле // «Знание - сила» 1993. №6.]