Знание-сила, 2006 № 02 (944)

Своим наблюдениям Дайсон дал такое теоретическое объяснение:

"Ясно, что Советское правительство сейчас понимает тот факт, который Американское правительство знало всегда, что научный прогресс требует научной свободы. Ясно также, что Советское правительство тратит огромные деньги на чистую науку и всерьез собирается сделать Москву научной столицей мира. Они поняли, что мощь американской науки опирается на то, что Америка свободно и открыто притягивает людей и идеи со всего мира. И они намерены переиграть нас в этой нашей собственной игре. Радужные перспективы советской науки гарантируются общественным пониманием ее важности".

Последнее обстоятельство Дайсон проиллюстрировал таким эпизодом:

"После окончания московской конференции группа иностранных уче-ных отправилась на экскурсию в Ленинград, и там мы по ошибке забрели на заставу морских пограничников. Тут же появился моряк с криком "Nelzya!". Когда я сказал на ломаном русском языке, что мы иностранные физики, он воскликнул: "О, я знаю, кто вы! Вы приехали на конференцию в Москву, и вы все знаете о пи-мезонах и мю-мезонах". И вытащил из кармана мятую газету "Правда", в которой была заметка о нашей конференции. Мы тепло побеседовали, а на прощанье он пригласил: "Почему бы вам не приезжать к нам почаше? Обязательно скажите это людям в ваших странах, вашим женам и детям".

Что можно сказать сейчас об этих давних российских впечатлениях дружелюбного американца, учившего русский язык, чтобы лучше понять Россию? И что можно сказать о науке и свободе на основе того, что стало известно за прошедшие с тех пор полвека?

Прежде всего отделим наблюдения от предположений. Слово "наука" здесь, конечно, должно пониматься как "физика". Ведь в биологии в 1956 году (и долгие годы потом) продолжал царить Лысенко, возведенный на трон Сталиным. Уже поэтому можно усомниться, так ли уж хорошо Советское правительство понимало, что нужно для научного прогресса. С другой стороны, вряд ли Дайсон мог ошибиться в масштабе "огромных денег", которые это правительство тратило на чистую науку. Значит, правительство, даже не разбираясь в общем научном прогрессе, откуда-то узнало, что на физику средств жалеть не следует. Нетрудно догадаться, откуда шло такое точное знание. Исходно — от физиков Лос-Аламоса, результаты которых грибообразно и убедительно проявились в Хиросиме. А затем и от аналогичных отечественных результатов. Особенно важным был термоядерный результат, громогласно проверенный в августе 1953 года. Ведь первую советскую водородную бомбу изобрели без помощи разведданных (за что главный изобретатель Андрей Сахаров получил заочный поцелуй тогдашнего главы государства Маленкова). Так что "внезапные большие перемены" в положении советской физики фактически стали результатом двух событий — смерти Сталина и рождения водородной бомбы.

Трогательную историю пограничника, знающего слою "пи-мезон", тоже нелегко принять в качестве доказательства "общественного понимания" важности науки. Вот если бы пограничник вынул из кармана журнал "Знание — сила", это еще куда ни шло. А мятая газета "Правда" со словом "пи-мезон" на своих страницах может сказать лишь о том, что правительство считало физику важным делом. Тем, кто не застал время оно, пожалуй, уже нужно напомнить, что все другие газеты страны дружно брали пример с правительственной правды. А читателям газеты — простым советским людям — не обязательно было понимать важность физики, достаточно было просто знать, что правительство так считает. Ведь несколькими годами ранее та же "Правда" с той же убедительностью сообщила гражданам страны, что генетика — это прислужница фашизма и империализма. И простые советские люди, включая, вероятно, и нашего пограничника, приняли это к сведению.

Зря профессор Дайсон завидовал, что американские пограничники вряд ли знали слово "пи-мезон". Зато если не это слово, то важность науки понимали многие американские конгрессмены и сенаторы — иначе бы они не утвердили, пусть и после упорного обсуждения, бюджет на строительство разных ускорителей и замедлителей.

Советскому правительству, а точнее, советскому правителю в этом отношении было проще. Не нужны обсуждения в парламенте: правитель сказал — Верховный Совет СССР сразу же одобрил. Поэтому гораздо легче было провести "внезапные большие перемены". Но это преимущество сталинизма имело свою оборотную сторону. Мощная вертикаль власти подавляет горизонтальные движения, и отсюда неэффективность лучшего в мире советского ускорителя, о чем написал Дайсон. К ускорителю не подпускали "посторонних" физиков из других институтов. А ведь еще до научного социализма говорили, что одна голова — хорошо, а две — лучше...

Внезапно большая перемена в советской физике, которую наблюдал Дайсон, была не первой. Предыдущая — поелехироеимская — прошла без зарубежных свидетелей. И то была прежде всего перемена в отношении Сталина к науке.