Знание-сила, 2006 № 02 (944)

Слова "наука" и "научный" всегда были в почете в стране "научного социализма", но после того как в 1929 году Сталин собрал в своих руках все государственные вожжи, в гораздо большем почете оказалась техника. "Техника решает все!", сказал он. как отрезал. И вот как руководящая сталинская линия проявилась в журнале "Успехи физических наук" в 1931 году. В передовой статье "Физику на службу социалистическому строительству" физикам напомнили слова вождя:

"Мы решили ряд труднейших задач. Мы взяли власть. Мы повернули середняка на путь социализма. Самое важное с точки зрения строительства мы уже сделали. Нам осталось немного: изучить технику и овладеть наукой".

Обратите внимание на последовательность. Тогдашние газеты обратили — в ходу было клише "техника и наука" вместо нынешнего "наука и техника". Можно понять: для человека, знающего о науке на газетном уровне, техника гораздо более осязаема, чем наука.

Сталинский взгляд на науку особенно ярко проявился в конце предвоенного десятилетия. Мало того, что в биологии он взялся решить, кто прав в научном споре — Николай Вавилов или Трофим Лысенко. Избрав себя в 1939 году в Академию наук, он, вероятно, поверил, что стал корифеем всех наук, и в 1940 году принял два знаменательных государственных решения в области наук физических. Во-первых, без внимания оставил предложение Академии наук организовать работы по использованию атомной энергии (напомним, что аналогичная инициатива 1939 года в США привела к Манхэттенскому проекту). Маловероятно, что это "нерешение" прошло как-то мимо Сталина. И уж только Сталин в том же 1940 году мог принять отрицательное решение относительно кандидатов на самые первые Сталинские премии за научные достижения.

Отделение физико-математических наук после обсуждений представило список из 8 работ — по степени их поддержки. А тов. Сталин вычеркнул две первые работы, в том числе открытие спонтанного деления урана и исследование распространения радиоволн вдоль земной поверхности, — он • лучше академиков знал, что важно, а что не очень.

Через пять лет, когда обнаружилось, что из одной области физики выросло ядерное оружие, а из другой — радиолокация, Сталин круто изменил свое отношение... Нет, не к науке вообще, а к физике, раз из нее получилась столь передовая военная техника. Он не только сразу и значительно увеличил финансирование физики, он из тощего послевоенного бюджета согласился финансировать исследования космических лучей и радиоастрономии — кто их, физиков, знает, а вдруг из этого тоже вырастет какая-нибудь военная техника... И Сталинские премии стали присуждаться настолько щедрее, что награждали и неправильные работы. Дайсон говорил о шести важнейших экспериментах послевоенного времени, из которых на долю СССР ничего не досталось, но не упомянул одного громкого антиоткрытия целой группы элементарных частиц, уже получивших название ("варитроны"), но, увы, существовавших лишь в воображении.

А.Д. Сахаров и И.В. Курчатов

Изоляция от мировой науки хоть и заставляла учиться делать собственное оборудование, но мешала здоровой проверке научных результатов мировым научным сообществом.

Сомнительно, чтобы Сталин понимал, какую роль в достижениях советской физики сыграли досталинские двадцатые годы. Тогда страна худо-бедно держалась завещанного Лениным курса на поддержку науки и мирное сосуществование с частной собственностью, что способствовало контактам советских физиков с мировой наукой. Именно тогда, в частности, закладывался фундамент советской науки и научной популяризации (журнал "Знание — сила", напомним, родился в 1926 году). В той атмосфере сформировались Ландау, Капица, Тамм, Фок, Френкель, Харитон с их диковинным сочетанием советского патриотизма и чувства принадлежности к мировой науке. Они общались и дружили с западными физиками, встречаясь с ними по обе стороны советской границы. Даже когда по воле Сталина контакты прервались, эти физики оставались живой частью мирового сообщества физиков и незримо соединяли своих учеников и сотрудников с этим сообществом. По крайней мере за двадцать лет эта связь не распалась.

Нет оснований думать, что Хрущев, разрешивший восстанавливать эту связь, понимал науку глубже Сталина. Но он не так крепко держался за вертикаль власти и в том, что касается науки, готов был доверить часть власти самим научным лидерам, прежде всего Курчатову. Это было совсем не мало. С научным кругозором и государственным мышлением, как у Курчатова, можно было значительно оздоровить физику. И не только физику — под крылом ядерной физики нашли укрытие гонимые биологи. Увы, ранняя смерть (в 57 лет, после непомерного груза сталинских дет) сорвала эту возможность.

Курчатов, однако, успел оказать поддержку Сахарову в самом начале его общественной деятельности, и можно думать, он разделил бы сахаровское понимание науки, которое тот наложил в (устной) лекции 1989 года, озаглавленной так же, как и давняя статья Дайсона, — "Наука и свобода". Сахаров видел три основные цели науки.