Знание-сила, 2006 № 02 (944)

Но та конференция была особой — первая международная конференция по физике в СССР после долгого двадцатилетнего перерыва. Москва, май 1956 года. На фото (слева направо) Игорь Евгеньевич Тамм, Фримен Дайсон, Рудольф Пайерлс и Виталий Гинзбург. Тамм и Пайерлс прекрасно помнили, что было двадцать лет назад: оба участвовали в международных конференциях и в Европе, и в России, оба жили единой мировой физикой. А Гинзбург и Дайсон вошли в науку в то самое разделенное двадцатилетие, которое вместило в себя дружбу Гитлера и Сталина, затем мировую войну и наконец -- войну холодную.

Послесталинская оттепель превратилась в настоящую весну в феврале 1956 года, когда на XX съезде партии Хрущев развенчал Сталина и произнес запрещенные прежде слова о неизбежности мирного сосуществования. Неизбежность странного мира заложили физики, создавшие термоядерное оружие по обе стороны железного занавеса и тем самым сделавшие мировую войну формой мирового самоубийства. Не удивительно, что физики лидировали и в мирном наступлении. Эйнштейн в 1947 году и Бор в 1950-м направили открытые письма в ООН. В марте 1954 года главный советский ядерщик Игорь Курчатов — в закрытом письме руководству страны — представил доводы, что вполне реальна "угроза прекращения всей жизни на Земле". Затем, пользуясь своим личным положением в общественных целях, Курчатов рассекретил обширные области ядерной физики и в апреле 1956 года сделал в Англии сенсационный доклад на темы, все еще засекреченные на Западе. А 15 мая в Москве началась та самая конференция, участники которой попали на фото.

Удивление от такого темпа истории незаметно на этом фото, но запечатлелось в научном фольклоре. Вот как его недавно вспоминал в своем интервью соучастник фотографии Виталии Гинзбург:

"Когда в Россию в 1956 голу, впервые после железного занавеса, приехала группа первоклассных физиков, они были поражены, с каким энтузиазмом на них набросились наши ученые. И известный американский физик фримен Дайсон написал статью, где задавался вопросом: чем объяснить энтузиазм этих людей? И ответил: у них больше ничего нет!" То есть все остальные формы советской жизни, за исключением науки, настолько зажаты и, стало бьпъ, неинтересны, что они — советские физики — все душевные силы концентрировали на своей науке. И, соответственно, добивались внушительных результатов. Ура-патриоту это легко доказать нашей же фотографией: в историю физики вписаны и Дайсон, и Пайерлс, но их российские соучастники отмечены к тому же егце и нобелевскими премиями.

Как известно, физики шутят, и обычно в их шутках — изрядная доля правды. Чтобы проверить, какова эта доля, я разыскал ту самую статью Дайсона. И понял, что время потратил не зря: упомянутого "юморного" объяснения там не было, но зато было серьезное и честное свидетельство. Фольклор — дело тонкое. Быть может, шуточное объяснение придумал кто- то из советских физиков, приписав его американцу для безопасности или для пущей важности.

Статья Дайсона, опубликованная в газете "Балтимор Сан" спустя месяц после возвращения из Москвы, названа "Наука и свобода" и начинается с признания, что западные физики были поражены энтузиазмом, компетентностью и результатами советских ученых. И тут же Дайсон взялся за вопрос, поставленный редактором газеты:

"Люди науки обычно говорят, что для здорового научного климата необходима свобода. А теперь мы узнаем, что российская наука, поставленная в условия гораздо более ограничительные, чем наши, процветает, и что российских ученых отличает моральный подъем и в науке, и в личной жизни. Как это может бьпъ?"

Вот как отвечал на этот вопрос в 1956 году американский физик-теоретик (в вольном переводе). Начал он с уточнения наблюдательных данных:

"Российская физика изумила нас не тем, что она так уж хороша сама по себе, а тем, что она улучшилась столь значительно и быстро. До войны они импортировали почти любое научное оборудование сложнее отвертки. А сейчас сами делают оборудование не хуже, чем в других странах. Результаты, достигнутые на этом оборудовании, однако, не столь впечатляют. Из шести первоклассных революционных экспериментов, сделанных после войны в физике, — по одному сделаны в Италии и Англии и четыре в США В СССР пока — ни одного. В 1949 году в СССР построили ускоритель, который в течение нескольких лет был лучшим в мире. Однако физики с интересными идеями новых экспериментов не имели к нему доступа, и все основные эксперименты по изучению мезонов проделаны в Америке. Хорошая экспериментальная работа в России началась после того, как — вскоре после смерти Сталина — произошли внезапные большие перемены во всей научной атмосфере. Физики стали возвращаться из военных проектов в чистую науку. У них появились профессиональные свободы работать над проблемой по своему выбору, публиковать полученные результаты и обсуждать свои идеи с иностранными коллегами. Ограничения на эти свободы, связанные с секретностью, в общем, похожи на наши. Новая свобода пьянит российских ученых, они полны оптимизма и уверенности в будущем".