Знание-сила, 2006 № 03 (945)

Разумеется, последовали протесты многих ученых, кое-кто назвал это постыдным актом цензуры, кто-то в знак протеста уволился, но все это возымело столько же действия, что и протесты Морвуда против грабительских методов Джакоба. Не в знании сила, а в силе. Неприятный отчет исчез, и психоанализ во Франции может больше не волноваться за свою репутацию. Вот как решаются иногда научные споры. Не только в России.

ГЕНИЙ МЕСТА

Юрий Андрухович

Время и место, или моя последняя территория

Печатается в сокращении. Полный вариант см: "Вестник Европы — XXI век". № XIII—XIV, 2005 г.

Я живу в извечно подозреваемой и презираемой части света, которая зовется Галичиной. Может, поэтому мне не остается ничего другого, кроме как признать себя постмодернистом. Это, конечно, шутка, но не слишком веселая.

Есть регионы настоящие, органичные даже в уродстве и разрушениях. Галичина же — насквозь искусственная, шитая белыми нитками интриг и квазиисторических домыслов. Тысячу раз правы те, что утверждают: Галичина — выдумка нескольких австрийских министров, идефикс законспирированных стратегов, что 150 лет тому решили продолжить Европу еще чуть дальше на Восток. Европы не получилось, вместо этого образовался буфер, "санитарная зона". Бедный Иван Франко поддался мистификации, отсюда все его несчастья, труд потерявшего направление сизифа.

По сравнению, например, с Полесьем у этого края немного карикатурный вид. Ведь Полесье, упавшая из космоса языческая колыбель, бассейн Припяти и Десны — это арийская чистота корней и древлянская незамутненность истоков, генетический культурный код, архаика фольклора, эпос, диалекты, озера, торфяники, готические сосны, капканы на зверей и людей, волки-подранки. Полесье — носитель национального, чернобыльский выбор Украины, сама натуральность, аутентика и искренность топоров, карательный поход мессии Оноприенка вдоль железнодорожных путей и шоссейных дорог. Полесье — это медлительность и понурость, доведенное почти до полной остановки время, ползучая коммунистическая вечность, что обложила со всех сторон тысячеразвратный Киев, глубинная черная украинскость.

С точки зрения Полесья Галичины не существует, вернее, она есть, но это ничего не значит. Галичина — это не Украина, географический довесок, польская галлюцинация. Она манекенная, кукольная, дутая, стремящаяся навязать Украине свою неукраинскую волю. Галичина лишена эпоса, в ней от века царствует анекдот, причем анекдот подлый. Это простор без корней, удобный всякому скитальческому племени — отсюда армяне, цыгане, караимы, хасиды. Галичина — местечковое отечество масонства и марксизма, смердящий зверинец, переполненный ехиднами и химерами, здесь возможны лишь гибриды вроде Бруно Шульца и все эти маленькие Станиславские кафки. А если ты не гибрид, а, например, Стефаник, то остается тебе неумолимо спиваться в первом попавшемся Русове. "Между прочим, сейчас в Ивано-Франковске гениев уже больше, чем в Москве", — иронизирует колючий Игорь Клех, тоже галичанин, тоже гений, в своей последней московской книжке.

Ирония уместна туг, как нигде. Галичина вся ироническая и имморальная, отсюда ее вечное отступничество и приспособленчество, перманентное униатство, проданные в Америку дети. Галичина — показушное и поверхностное, как накладные манжеты, дворянство, потешное расшаркивание направо и налево, целование ручек и щеколд с неизбывным деревенским причмокиванием, бесконечные, с тяжкой послеобеденной оскоминой, полусонные разговоры о Европе, Эвропе, Эуропе, о европейскости, европейском значении-предназначении, европейской культуре и кухне, о пути в Европу, о том, что "и мы в Европе" — а ведь вся так называемая "духовная продукция" Галичины может уместиться в одном-единственном Львовском чемодане средних размеров. Галичина только и может, что натужно следовать Европе, которая, кстати, сама давно уже ни на что не способна (Шпенглер когда еще об этом сказал!). Это плагиат, еще более жалкий от того, что плагиатор выбрал самый мертвенный из возможных объектов.

Все остальное — это кофе, домашние ликеры, торты, печенье, диктат домохозяек, вышивание салфеток, повидло и джемы, рушники, ковры, безвкусица и кич, словом, буйное цветение галицкого мещанства.

С точки зрения Полесья Галичина не просто жалкая — она постмодернистская.

Но у меня иная точка зрения. Вернее, у меня ее нет. ведь я пребываю тут, внутри, это моя территория, мой подозреваемый и презираемый мир — крепостные стены, его окружавшие, давно повалились, рвы засыпаны историческим хламом, битой керамикой, гуцульскими изразцами. Моя линия обороны — это я сам, и у меня нет другого выхода, кроме как защищать этот кусок, этот клочок, эти клочки, что расползаются во все стороны.