Знание-сила, 2007 № 03 (957)

Воинственные славянские племена, не знакомые с византийской культурой, достигшей к моменту их взаимного соприкосновения своего расцвета, были готовы с детской наивностью и непосредственностью воспринять все культурные наработки подходящей к эпохе своего заката империи. Они не уклонились да, пожалуй, и не хотели уклоняться от мощнейшего ассимилирующего влияния ромейской культуры. Именно частым сношениям с Византией Россия обязана своим историческим цивилизационным выбором, который позже был закреплен и узаконен при выборе религии предпочтением христианства византийского толка, его западной, гораздо более грубой и в то же время менее удобной форме для властей предержащих.

Правящая элита была нисколько не заинтересована в формировании местных элит в покоряемых ею городах и племенах, не являющихся прямыми ставленниками или, как минимум, слепыми апологетами правящего режима. Первых лиц нарождающегося государства отнюдь не прельщала также и перспектива делиться своими доходами с кафедрой святого Петра в случае принятия католичества. Этого они могли избежать, только приняв православие. Вопросы назначения патриархов удобнее было решать самостоятельно и без оглядки на святой престол.

Хорошо известно, сколь сильно было влияние римского первосвященника на европейскую политику в целом и глав отдельных государств в частности. Продвижение своих интересов папы осуществляли как лично, так и через прелатов, назначаемых в отдельные государства. Редко какие аспекты государственной и частной жизни граждан европейских государств укрывались от недремлющего ока католической церкви. И если несколькими веками позже, во времена возникновения инквизиции, еретических заблуждений, в церковных процессах и отчетах об аутодафе часто присутствовала формулировка, что то или иное деяние имело место быть с «попустительства божьего», то сама церковь такое попустительство совершала гораздо чаще, чем Создатель.

По этим и другим причинам выбор государственной религии решился в пользу православия. При этом руководствовались, разумеется, самыми добродетельными мотивами, понимая их в самом утилитарном смысле, а именно: все, что потакает движениям отдельно взятой воли (в нашем случае — воле князя), будет по отношению к ней добрым. И наоборот, все, что противится движениям этой самой воли, толкуется по отношению к ней злым и по возможности неприемлемым. В этом же ключе можно трактовать и слова флорентийского секретаря Н. Макиавелли: «Должно быть всегда готовым обернуться в любую сторону, смотря по тому, как велят ветры и колебания счастья, и, как сказано выше, не отклоняться от добра, если это возможно, но уметь вступить на путь зла, если это необходимо».

Князья не видели никакой необходимости для вступления на «путь зла», то есть для работы против своих интересов. Не рассудочно, а скорее на чувственном уровне они осознавали: добро, как и зло, не бывает не всеобъемлющим, не абсолютным, а категории эти вымышлены людьми и вполне персонифицированы. Для личных, сегодняшних, сиюминутных интересов такой способ управления, такая религия, такой цивилизационный выбор государства являлся выгодным.

Русь, сделав выбор в пользу православия, столкнулась с проблемой, которую Западная Европа к тому времени уже успешно решила, а именно с проблемой так называемого цезарепапизма. Но князья в большинстве были чужды церковной книжной образованности, являвшейся неотъемлемым атрибутом патриаршего сана, и довольствовались мирским, коварством, которое впоследствии успешно использовалось для завоевания сопредельных территорий, сам процесс в исторической литературе получил название «собирание русских земель».

Итак, принимать на себя духовный сан князья не захотели, а вместо этого предпочли иметь подконтрольных им патриархов. Конечно, на первых порах им приходилось оглядываться и на константинопольского басилевса, и на константинопольского патриарха, однако это не идет ни в какое сравнение с тем, какие «реверансы» западным монархам приходилось делать в сторону Святого Престола.

Под натиском арабов Византия все более и более съеживалась территориально и пропорционально этому теряла свою цивилизационно-культурную значимость. Период после крещения Руси для империи ромеев можно охарактеризовать как начало конца и в итоге — исхода Византии со всемирно-исторической арены.