Знание-сила, 2007 № 07 (961)

«Мертвое тело» в «Зойкиной квартире»

Здесь и далее фото автора

Детство и юность Михаила Булгакова прошли в Киеве — он окончил здесь и гимназию, и даже университет. Разумеется, он не мог не впитать в себя атмосферу этого, по его же словам, самого красивого города в России. И незабываемые впечатления детства и юности, буквально пропитавшие его творческую память, растворившиеся в ней, присутствуют во всех произведениях Мастера, то тут, то там проступая яркими или едва заметными, причудливыми, а то и таинственными узорами на страницах самых зрелых, самых «московских» его рассказов, романов и пьес, включая и вершину творчества — роман «Мастер и Маргарита», казалось бы, произведение насквозь московское.

«В Москве не бывает весны, — запишет Булгаков в одной из ранних редакций «Мастера и Маргариты». — Человек, который занят чем-нибудь всю зиму, так и не заметит, что весна пришла. Разве что потянет иногда гниловатым воздухом в форточку». Что и говорить, не один москвич поежится от этих фраз. Как это «не бывает весны»? В сравнении с чем?

Конечно же, писатель смотрит на Москву глазами киевлянина! Ибо во всех мытарствах своей новой жизни он не способен забыть, как «весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары», а «зеленое море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру». Ведь Булгаков — из того поколения киевлян, в сердцах которого когда-то «родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно; зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег...» Но грянул роковой, «великий и страшный» 1918 год, «от начала же революции второй».

Прославленный Михаилом Булгаковым Андреевский спуск. Фото начала ХХ века

В конце сентября 1921 года, после страшных мытарств по югу России Булгаков «приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда». Разоренная революцией и годами военного коммунизма столица встретила писателя далеко не ласково. Первые годы пришлось вести тяжкую борьбу за существование, всеми силами пытаясь «восстановить норму — квартиру, одежду, пищу и книги». Главным ориентиром этой нормальной жизни, как справедливо полагает Мариетта Чудакова, служили именно киевские воспоминания. И город далекого детства с его атмосферой, его людьми, его панславянской языковой средой грезился ему по ночам. То грустно и сладостно, как Максудову из «Записок покойника»:

«Мне снился родной город, снег, зима, гражданская война... Во сне прошла передо мною беззвучная вьюга, а затем появился старенький рояль и возле него люди, которых уже нет на свете. Во сне меня поразило мое одиночество, мне стало жаль себя. И проснулся я в слезах».

То трагикомично, как в период работы во МХАТе при подготовке спектаклей по «Запискам Пиквикского клуба» Диккенса и собственной пьесы «Кабала святош»:

«— Ливанов, получите двадцать копеек. — За что? — Я видел сон: я умер, а вы вошли в буфет и говорите: «Був Гаков, и нэма Гакова!»

То была шуточная награда за остроумие при игре в слова.

Одновременно воспоминания о Киеве оживали на страницах булгаковских текстов.

В самом начале второй части романа «Мастер и Маргарита» проезжающая по Арбату героиня слышит в троллейбусе «таинственную трепотню про украденную из гроба голову» Берлиоза. Чуть позже ситуация становится несколько понятнее:

«— Да, изволите ли видеть, — объяснил рыжий, — сегодня утром в Грибоедовском зале голову у покойника стащили из гроба.

— Как же это может быть? — невольно спросила Маргарита.

— Черт его знает, как! — развязно ответил рыжий. — .Такой скандалище! И, главное, непонятно, кому и на что она нужна, эта голова!»

Впрочем, эта загадка скоро разъяснится: именно над обращающейся в прах головой Берлиоза правящий бал

«Киевский уголок» Москвы. Угол Остоженки и Обыденского переулка.

Воланд произнесет, пожалуй, самое потрясающее из своих пророчеств: «Все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это!» Таким образом, сюжетный ход с гротескным переходом от шутовского начала к трагическому вполне оправдан. А ведь в самой первой редакции романа гроб с телом Берлиоза рушился с Крымского моста в Москву-реку, после чего не оставалось даже пузырей, лопающихся под весенним дождем...