Знание-сила, 2007 № 10 (964)

Отказавшись сотрудничать с новой властью, он обрек себя в конечном счете на эмиграцию — в сентябре 1925 он выезжает сначала в Германию, затем во Францию. Но ни в Европе, ни в Америке, куда ему удалось бежать осенью 1941 года, — там он и скончался 1 сентября 1951 года, — Федотов не нашел единомышленников, ибо его взглядов, далеких от канонических, не принимали ни зарубежная православная церковь, ни евразийцы, ни антисоветско и антисемитско настроенные эмигранты первой волны. О них он писал: «Люди думают, что они живут любовью к России, а на деле... — ненавистью к большевикам». Его именуют ярым антикоммунистом, но Федотов им не был. Он не отрицал закономерности тех социальных перемен, которые произошли в 1917 году, но внимательно следил за последствиями переворота. Следил и потому быстро уловил начавшийся процесс перерождения личности революционеров и самой партии, а, заметив, точно охарактеризовал процесс формирования нового самодержавия — «сталинократии». «Глубокий имморализм советской системы — во лжи и предательстве, которые стали нормой, будничным фактом». Но главное, что его интересовало, — это появление нового типа личности, «советско-американского человека», как он считал, и перспективы России, населенной подобными людьми, после крушения советского строя.

Федотов был уверен в недолговечности советской власти и потому уже во второй половине 20-х годов конструировал различные варианты развития послереволюционной, то есть постсоветской России. Свои надежды на будущее он связывал с новым поколением россиян, которое еще в бытность Федотова в России старательно училось жить по новому принципу: «Мы не рабы, рабы — не мы». Но уже тогда, в 20-х годах, в «густой, непроницаемой пелене лжи, окутывающей страну», процветали «подхалимство и предательство, униженное ползание у ног самодержца».

В своих многочисленных публицистических выступлениях он исследует главную для себя проблему — взаимоотношение человека и культуры. Именно культуру как высшее достижение духа, обретенного человеком в вере, он считает главным содержанием мировой истории. Человек, созидатель или разрушитель культуры, — вот основной критерий подхода Федотова ко всякой эпохе мировой истории, в том числе и русскому средневековью.

Несмотря на большое уважение, которое испытывал Федотов к Ключевскому, он считал, что Ключевский «одухотворяет культуру экономическую и социальную», которая под его пером «становится выражением конкретной исторической личности», вернее, «социального, коллективного портрета». Однако «идейное содержание этой культуры, как и эстетические ее идеалы, для него не существуют». Именно эти лакуны и пытался ликвидировать сам Г.П. Федотов, стремясь «прорваться из «местной», тесной, социальной, бытовой темы и выйти в мировые просторы.» И думается, ему это удалось. Очень важно отметить, что он очень осторожно подходил к употреблению политико- этно-географических терминов «Русь» и «Россия». Первый из них использовал исключительно по отношению к средневековью, то есть к Х — началу XVII века. Россия же для Федотова — это скорее культурно-политическое (Российское царство и Российская империя), чем географическое понятие, целый мир, включающий людей разных национальностей, но объединенных единой ведущей русской культурой. Россию он четко отличал от «Великороссии» как территории с этнически однородным населением.

Формальные с первого взгляда уточнения политико - этно -географи - ческих терминов имели для философа и историка культуры весьма принципиальное значение. Он упорно проводил мысль о единстве происхождения всех восточнославянских наций и был сторонником сохранения единого государства «Россия», основанного на культурно-религиозной общности. Он настаивал на том, чтобы мысль эта внедрялась в сознание рядовых жителей страны, и видел в этом одну из главных задач великорусской интеллигенции.

Средневековый период отечественной истории открывает принятие христианства. Но именно Федотов очень резко сформулировал тезис о верхушечности процесса христианизации Руси, которая «шла от верхних общественных слоев в низы, и не крестьянство (как в XIX веке), — считал он, — являлось преимущественным носителем идеалов...» Массы рядового населения оставались язычниками. «Мы лучше всех культурных народов, — писал он, — сохранили природные дохристианские основы народной души». И, несмотря на то, что «грековизантийское христианство потеснило язычество на периферию», в глубину сознания и подсознания, оно в критические моменты истории снова выплывает на поверхность, так случилось в период иноземного ига, да и в наши дни — начала XXI века. Впрочем, подобное сохранение язычества характерно, по мнению А.Я. Гуревича, для всех патриархальных обществ.