Знание-сила, 2007 № 12 (966)

Наконец, самый важный вопрос: почему вообще возник этот образ? Думаю, Достоевский не отдавал себе отчет в том, что лепит облик героя с людей, пораженных тяжелейшим психическим недугом. Вероятно, в один из периодов жизни, скорее всего, при самом начале своего становления как писателя, Достоевский столкнулся с каким-то несчастным (быть может, даже и не одним), который был болен шизофренией. Будучи человеком иного склада, личностью чрезвычайно темпераментной, можно даже сказать — огневой, писатель не мог не получить острейшую душевную рану, обжегшись «космическим холодом» шизофренической личности. Видимо, эта рана была столь глубока, что Достоевский не мог оправиться от нее долгие годы. И душевная боль, как это нередко бывает (вспомним хотя бы Булгакова с его навязчивым кошмаром переживания сцены убийства петлюровцами безоружного, безвинного человека), прорвалась на страницах его произведений.

Вместе с тем на протяжении всего творчества писателя привлекала проблема духовной трагедии личности- одиночки, противостоящей не только людской толпе с ее убогими страстями и ненужной суетой, но и общепризнанным человеческим ценностям, важнейшими из которых для Достоевского были ценности христианского мировоззрения. В таком случае, по-видимому, речь идет о совпадении двух, правда, несопоставимых по значению мотивов: ведь лучшего прототипа для «гордого, необыкновенного, замкнутого, преступного, но в своей преступности привлекательного и загадочного человека» (высшим выражением которого и явился Ставрогин), чем больной шизофренией с его кататонической инакостью, трудно отыскать. Другое дело, что столь тяжелая психическая болезнь полностью исключает ответственность героя за свои поступки. Но, одарив свое создание столь говорящей фамилией — «ставрос» по-гречески означает «крест», — Достоевский как христианин был, несомненно, уверен: для каждого человека нет и не может быть «креста», данного ему не по силам. Поэтому-то образ Ставрогина оказывается внутренне противоречивым и как бы двоится, сочетая, казалось бы, невозможное, — убедительность литературного персонажа и достоверность психопатологического типа. В то же время сотворенная писателем пара — Ставрогин и Верховенский-младший — необыкновенно яркий пример общественной драмы, когда мысли абсолютно больного человека реализуются в жизнь абсолютно здоровым подлецом. Поразительно, насколько это оказывается актуальным для нашей теперешней жизни!

Замечательно, что создание Ставрогина освободило Достоевского от его шизофренического наваждения: психопатологические черты такого порядка при создании последующих героев меркнут. В то же время идеи духовного одиночества и самоизоляции, ведущие к краху личности, по прежнему продолжают волновать, переходя от Версилова из романа «Подросток» к Ивану Карамазову, герою последнего произведения писателя, его «роману-завещанию» «Братья Карамазовы».

Вслед за публикацией

О том, что большинство героев Достоевского — лица, в отношении здоровья не вполне благополучные, догадывались многие его современники. Еще при жизни автора «Идиота» за ним закрепилась репутация художника, чрезвычайно пристрастного к скрытым и таинственным движениям человеческой души, к странным и подчас болезненным проявлениям психической жизни человека. Человек «после» Достоевского стал ведать о себе много больше, чем знал «до» него.

Но помимо общечеловеческого интереса к миру Достоевского возник и обрел право на существование интерес специфический — сугубо медицинский. За несколько недель до смерти писатель получил письмо от провинциального медика А.Ф. Благонравова, который выразил восхищение тем, сколь «поразительно верно» изобразил автор «Братьев Карамазовых» галлюцинацию Ивана в сцене с чертом. «Описать форму душевной болезни, — пишет Благонравов, — известную в науке под именем галлюцинаций, так натурально и вместе так художественно, навряд ли бы сумели наши корифеи психиатрии...» Достоевский поблагодарил автора письма как специалиста, заметив, впрочем, что Иван Карамазов «при данных обстоятельствах никакой иной галлюсинации не мог видеть, кроме этой».

Под «данными обстоятельствами» подразумевался, надо полагать, не один лишь анамнез героя-визионера, а вся структура повествования, весь романный контекст.

В 1884 году доктор В.Ф. Чиж опубликовал в «Русском вестнике» статью «Достоевский как психопатолог», где заявил, что будет «смотреть на Достоевского не как на романиста, а как на простого описателя действительности». Заметим, что при таком угле зрения практически снимается вопрос о Достоевском-художнике и проблема сводится к сугубо медицинским аспектам.

В статье Н.Н. Богданова присутствует собственный подход. Автор, известный не только трудами в области психиатрии, но и изысканиями, касающимися генетических и генеалогических особенностей рода Достоевского, понимает, что романный образ не исчерпывается «историей болезни».