Знание-сила, 2008 № 09 (975)

Поскольку Тисса с явной симпатией относился к Лифшицу, я наконец зарегистрировал странный факт: Евгений Лифшиц еще до 1937 года имел свое особое — глубоко отрицательное — мнение о советском строе. Факт очень редкий для того поколения советских физиков и факт очень странный на фоне просоветского пыла Ландау вплоть до 1936 года.

Антисоветская история физики

И тут от политики вернемся к науке и к уникально успешному соавторству Ландау и Лифшица. Ведь если на Лифшица не действовал просоветский пыл обожаемого учителя, значит, он был вполне самостоятелен в своем мышлении?

Неудивительное единство учителя и ученика в научном стиле позволяло думать, что для самостоятельности тут и не остается места. Что это не так, показывает история первого тома Курса. Рассказывая свою версию этой истории, Пятигорский ничего не сказал мне о рецензии одного из сильнейших советских теоретиков Владимира Фока на первое издание «Механики» Ландау и Пятигорского. Обстоятельный критический разбор кончался сурово: «Приходится удивляться тому, как мог такой крупный ученый, каким, несомненно, является один из соавторов — проф. Ландау, написать книгу с таким большим количеством грубых ошибок. <> Мы надеемся увидеть книгу во втором издании исправленной и основательно переработанной». Это и сделал Евгений Лифшиц, что наглядно иллюстрирует важность его роли в создании Курса. Общая концепция Ландау требовала самостоятельного и критического воплощения. Остались свидетельства о горячих спорах соавторов, а чтобы спорить с Ландау, требовалась незаурядная сила духа и самостоятельность мышления. По свидетельству Абрикосова, Ландау говорил о Лифшице: «Женька — великий писатель: он не может написать то, чего не понимает». Сочетание принципиального единомыслия с самостоятельностью определило успех главного совместного дела Ландау и Лифшица — в создании Курса.

Теперь от теоретической физики перейдем к практической ее истории.

Можно понять, насколько легче стало на душе у Лифшица после того, как Ландау с помощью советской власти сделал свое антисоветское открытие в 1937 году. Однако об их новом политическом единомыслии знали (кроме, быть может, компетентных органов) лишь самые близкие люди. А люди неблизкие видели холодную настороженность Лифшица и не догадывались, что «застегнутость на все пуговицы» предохраняла его от непрошенного вторжения в свои антисоветские мысли и чувства. То, что с самой ранней юности Женя Лифшиц ощущал себя чуждым советской мифологии, «овладевшей массами», сказалось на его манере общения с первыми встречными. А те, кто, подобно мне когда-то, не догадывался о глубинных причинах такой его закрытости, могли строить совсем иные — «злокачественные» — гипотезы.

Похоронив свою занозистую гипотезу о причастности Бронштейна к Курсу — и получив урок поспешной пристрастности, я неспешно вчитался в уцелевшую рукопись книги Бронштейна — Ландау 1937 года. И понял то, что мог бы понять раньше, если бы не слишком доверял своей гипотезе. В рукописи обнаружились места, несовместимые со стилем Ландафшица. А ведь я обдумывал различие научных стилей Ландау и Бронштейна. Вполне ощутимое это различие нисколько не мешало их взаимному интересу друг к другу и плодотворности их дружбы. Пока я не знаю точного ответа на вопрос, как имя Ландау попало на титульный лист рукописи Бронштейна. Могу предположить, что так Бронштейн отметил вклад Ландау в основную концепцию построения книги.

Говорят, что стиль — это личность, хотя относят это обычно лишь к литературному стилю. В русской литературе даже великий Пушкин это не «наше все», осталось место и для Достоевского, и для Гоголя, и даже для некоторых членов Союза советских писателей. В физике тоже хватает места для различных стилей, и само стилевое разнообразие важно для жизни науки. Великий учитель физики Ландау не был универсально наилучшим учителем — таких просто не бывает. Для некоторых выдающихся физиков он был бы неподходящим учителем. К примеру, для Андрея Сахарова. И Виталий Гинзбург, считая Ландау своим учителем, рад, что тот не был его первым учителем, — иначе он мог вообще не состояться как теоретик. Книги Ландау—Лифшица — гораздо более универсальные и даже незаменимые «учителя», но и они не делают лишними все другие книги по физике. Уникальный успех Курса основан и на стилевом соответствии его соавторов. На этом же основывалось их необыкновенно близкое и долгое сотрудничество, которое заслуживает внимательных и беспристрастных размышлений.

Таких размышлений не меньше заслуживает живое многообразие стилей и разномыслие личностей, уцелевших вопреки однообразному единомыслию, которое советская власть много лет старалась ввести в России.

Надеюсь, что беспристрастным размышлениям поможет изложенный выше урок пристрастности одного отдельно взятого историка науки — вместе со свидетельствами, собранными в этой книге.

Календарь «З-С»: сентябрь