Знание-сила, 2008 № 11 (977)

Потому что в селе, если он остался — сопьется. Нет работы, нет просвета.

Я тоже попросил слова и сказал, что, по-моему, ситуация не безнадежна. Людей зацепило, волнует тема, и, значит, можно найти выход. Эту дискуссию надо развивать дальше, вовлекать родителей, представителей остатков производств — разных людей. Там, где нас разъединяют, противопоставляют друг другу, надо, напротив — кооперироваться. Из этого будет вырастать сообщество...

Бугаев: «Надо формировать гражданский заказ, за которым — другой образ жизни. Иное ее качество. Можно, как раньше, добывать алмазы — больше, еще больше. Но так никуда не вылезем. И в образовании то же самое: предметы, профильность, модернизация — это все из одной оперы. Надо идти от вашей жизненной ситуации». — «Вы приехали и уехали, а мы остались».

Бугаев подумал. «Ну, если хотите, мы готовы разделить ответственность. Заключить договор. Начать думать о том, что представляет собой верхоянский вариант ответственности. Это лучше, чем резать скот — и выпроваживать из дома детей. А кому-то надо остаться. Но для этого у школы должна возникнуть собственная образовательная программа.»

В заключение выступил молчавший всю дискуссию (и правильно делал) начальник Юмшанов и сказал: сегодня мы говорили о проблемах. Но они будут всегда. А хотелось бы услышать — он окинул зал — предложения.

Учительница: «Мы согласны обсудить и принять детей.» (в смысле — из окружающих деревень).

Ну, и отлично.

Я думаю о том, что в этом, как будто бы замороженном, с трудом оттаиваемом пространстве произрастают ростки другого подхода людей к собственной жизни. И к образованию как части ее. Какие у нас варианты? С одной стороны, школа, из которой вышли (или выйти пытаемся). Нравится нам это или нет, советская школа в основе — сталинская. Школа промышленной зоны, оловянной, деревянной, прилагательные могут меняться, но существительное неизменно — зона. Хотим мы туда опять?

Вариант два: не возвращаться, ничего не трогать — пусть зарастает. Педагогика и жизнь в бывшей заросшей зоне. Где-то бродят стада оленьи. Стучит черный дятел. Охотятся охотники. Передаются сказки и легенды.

Конечно, не сравнить с первым вариантом. Но все же, народная педагогика — это прошлое, а нам бы в будущее (используя ее опыт, питаясь ее ценностями), в будущее.

То есть что-то третье. А что это, кто знает? Вот об этом, по-моему, разговор. И поездка наша — для этого...

КНИЖНЫЙ МАГАЗИН

Ольга Балла

Вечное возвращение нового

Ларс Свендсен. Философия моды /

Перевод с норвежского А.Шипунова.

— М.: Прогресс-Традиция, 2007. — 256 с.

Норвежский философ Ларс Свендсен, профессор университета города Берген, известен русскому читателю как автор «Философии скуки», переведенной у нас пять лет назад и вышедшей, кстати, в той же «ПрогрессТрадиции». Как и в случае со скукой, Свендсен и теперь ставит себе вполне рутинную для интеллектуала ХХ—ХХ1 веков задачу развенчания стереотипов посредством демонстрации того, как они устроены.

Предприятие его, по обыкновению же, не слишком академично — из-под его пера и на сей раз вышло, скорее, эссе, разные главы которого (всего их восемь) можно читать, как он сам признается, в любом порядке. Свендсен принципиально не выстраивает системы, чем прежде всего и отличается от, пожалуй, всех своих предшественников-философов, бравшихся рефлектировать феномен моды. А предшественников у него на сей раз — в отличие от той же скуки, в последовательном философском моделировании которой Свендсен был в некотором смысле первопроходцем, — было изрядно: от Адама Смита, Канта и Новалиса до Георга Зиммеля, Жиля Липовецки, Вальтера Беньямина и неминуемого Ролана Барта. Всех их он цитирует, со всеми вступает в диалог, так что в этом смысле книга способна сыграть еще и роль необременительного, без избыточных теоретических сложностей путеводителя по истории проблемы для непрофессионального читателя, которому, собственно, и адресована.

Свендсен и сам никогда не занимался основательно и профессионально историей и эстетикой одежды, к которой он — и не первым, и не без оснований — относит феномен моды в первую очередь. Поэтому его путешествие по миру моды волей-неволей оказывается путешествием дилетанта: он берется философски осмыслить явление, знакомое ему в основном извне и с чужих слов. Поэтому же он занимается не столько модой, как таковой, сколько ее интеллектуальной историей. Не перегружая читателя избытком деталей из истории костюма, он в основном сосредоточивается на моде как на одном из механизмов, управляющих поведением и самовосприятием человека.