Знание-сила, 2009 № 07 (985)

В придворном обществе Франции не только предметы — носовой платок, вилка, тарелка, — но и умение вести светскую беседу, снимать шляпу и т. д. обладали ценностью высокого социального престижа. Подобное сказано при обозрении российского «умного придворного человека»: не «высокий род», как прежде, «приводит в шляхетство», в дворянство, но набор «достохвальных поступков». «Птенцы гнезда Петрова» отказались резать хлеб, как отцы и прадеды, «приложа к груди, ведя к себе нож.» Непринужденно «чавкать» и в носу «перстом чистить» государь не велит, но главное иное. «Так делают крестьяне». Прямое указание, для кого предназначено петровское «Показание.» К 1719 году население России — около 15,5 миллиона человек. Вычеркнем 98 % населения — крестьяне крепостные и государственные, городские сословия, духовенство, чиновники. Останутся дворяне-гвардейцы, гардемарины флота, учащиеся Морской академии или иных новомодных школ — всего несколько тысяч человек.

Ассамблея при Петре I

В исследовании немецкого социолога содержится наблюдение. «Неприличное поведение» средневекового общества, которое искореняли в книгах о «хороших манерах», не отличается от тех же проявлений, что наблюдаем у детей. В наши дни родители замечают, терпеливо устраняют или решительно запрещают. Различия в поведении между детьми и взрослыми в Средние века малозаметны, незначительны; и только в новое, «цивилизованное» время родители стали свысока внушать: не лезь руками в еду, не разговаривай с полным ртом, нельзя садиться за стол с грязными руками и т. д. «Это становится понятнее, — сообщал Элиас, — если обратим внимание, как взрослые удовлетворяли свои естественные нужды: сохранившиеся примеры показывают — как сегодня дети». Современная семья при воспитании детей за несколько лет повторяет путь развития европейской цивилизации. Ценой сдерживания и принуждения, как обозначено в труде ученого. Случается, в социокультурных работах предмет исследования и жизненное пространство автора пересекаются: когда Элиас размышлял, показывал знакомую ему обстановку требовательного, авторитарного воспитания детей в немецкой семье начала ХХ века. Присоединил взгляды З. Фрейда. Получилось: «Социальный стандарт требует от взрослых полного подавления инфантильного остатка. Неизжитые стремления обозначаем как подсознательные».

«Ты допустил сотню промахов! Хлеб сегодня отламывают, не режут! Кофе горячий? Неужели наливал из чашки в блюдце?» Кофе не пьют из блюдца! Разговор с ребенком? Читатели старшего поколения помнят скучные разговоры за столом в детстве: «Не надо пить из блюдечка, не дуй в чашку, имей терпение.» В данном случае придворный XVIII века избавляет от «инфантильного остатка» скромного парижанина. «Показание.» переполнено советами для детского возраста: «Чужих писем без позволения не читать; денег, товаров не трогать. В чужие дела не мешаться и не вступать. Подслушивание есть бесстыдное невежество! Младые отроки не должны руками шалить, не хватать и подобное неистовство не чинить. На людей глядеть весело и приятно, с благообразным постоянством!»

В предыстории создания «Юности честного зерцала» при желании можно найти следы психологической травмы, которую перенес юный Петр Алексеевич во время первой поездки по странам Европы, когда иностранные наблюдатели отмечали: царственный юноша умен, но в повседневной жизни — вздорный ребенок. Фигура подростка: за два метра и очень узкие плечи, косолапая походка; поведение несдержанное: от внезапного гнева к безудержному веселью. Привычка «обходиться без ножа и вилки» поразила немецких принцесс: Петр принялся угощать, раскладывая еду по тарелкам руками. Однако И.Е. Забелин, историк авторитетный, полагал, что в кремлевском дворце кушанья подавали заранее нарезанными, «во многих случаях руки могли служить вместо ножей, как служили вместо вилок». Так нарезают детям, но крошить бифштекс в ресторане в начале еды неприлично, не принято. Исторические сочинения содержат примеры «детской непосредственности» царя Алексея Михайловича, отца Петра I. О первых Романовых сказано в исторической работе: «В неземном сиянии величия каких-то царей ассирийских являлись перед подданными». В приватной обстановке иначе: Алексей Михайлович купал в пруду в одежде ленивых придворных, кто не успел к смотру, в монастыре громко поправлял священника; обиделся, когда ближний боярин не решился вместе с ним «пустить кровь для здоровья». Причем И.Е. Забелин называл его «самым гуманным из древних наших государей». После принудительного купания сажал за стол, угощал. Мог бы в зимнюю прорубь окунуть. Разговор о власти; впрочем, и здесь мера «цивилизованности» определяет многое.