Знание-сила, 2009 № 07 (985)

В научной журналистике, в отличие, скажем, от поэзии, невозможно писать о чем-либо, не зная предмета досконально, в деталях, основываясь лишь на интуиции и чувстве прекрасного.

«А поэзия, прости Господи, должна быть глуповатой», — писал Пушкин Вяземскому весной 1826 года. Скажи он сегодня такое нам о научной журналистике, рассчитывать на прощение свыше у него не было бы никаких оснований. Ибо научному журналисту нужно знать о проблеме, про которую он собрался писать, во всяком случае,

так же хорошо, как ученые, ею занимающиеся, а желательно — еще лучше. Поэтому на внедрение в тему уходят недели, месяцы и годы, не говоря уж о немалых интеллектуальных усилиях. Мне, например, понадобились шесть лет жизни, чтобы написать книгу о математических рукописях Карла Маркса, — она называется «Мы были тогда дерзкими парнями.», и притом у меня был еще очень хороший соавтор[1]. Минимум четыре года на моем письменном столе лежала рукопись «Мимолетного узора»[2], почти столько же — «Геометрическая рапсодия»[3].

Да и другие книги написались не вдруг. Эта сторона нашего ремесла кристально ясна — в тему надо проникать очень глубоко. Не столь очевидно другое утверждение: но все-таки существует граница, дальше которой нам идти нельзя, своего рода «точка невозврата», как у летчиков. Иначе мы потеряем способность видеть проблему сверху, извне, и писаниям нашим грозит опасность превратиться из хорошей журналистской работы в плохую научную. Другими словами, научный журналист обязан нырять в океан фактов и их обобщений так глубоко, чтобы увидеть проблему до самого дна, в ее мельчайших деталях, но в то же время суметь потом выплыть наружу и рассказать людям об увиденном — естественно, своим простым, понятным, красочным, поэтическим и метафорическим языком.

«Каждый портрет, написанный с истинным чувством, есть портрет художника, а не натурщика», — писал Оскар Уайлд в «Портрете Дориана Грея». Эти слова не только верны — они для нас инструктивны. Если вы пишете без чувства, то это будет просто отчет о событии, подобный строкам милицейского протокола: «голова потерпевшего находится на проезжей части» — и более ничего. Но как только испытываемые вами чувства начинают проявлять себя в ваших писаниях, читатель начинает любить — а порой, наоборот, ненавидеть — автора.

Не ученого, о котором идет речь, не науку, которой занят герой вашей статьи или книги, а вас самого, человека, который ведет рассказ. Об этом всегда надо помнить научному журналисту — он ни в коем случае не должен становиться «альтер эго» своих героев, он не имеет права слишком глубоко погружаться в их работу или жизнь. Он обязан оставаться самим собой, чтобы представить на людской суд «портрет художника, а не натурщика».

Опасность нырнуть слишком глубоко всегда подстерегает научного журналиста, потому, в частности, что люди, о которых он пишет, и дела, которыми они заняты, в огромном большинстве случаев близки ему и, в терминах нашего прошлого анализа, дарят ему приятный сюрприз. «Драма идей», быть может, самая увлекательная из всех драм — не только литературных и театральных, но и тех, что случаются с нами в реальной жизни. Ученые принадлежат к тому редкому типу людей, которые становятся тем привлекательнее, чем больше вы узнаете об их делах, мыслях, надеждах, планах, ошибках и находках. Нам, научным журналистам, это приносит и добро и зло. Добро, потому что контакты с ними дают нам вдохновение и будят наше воображение. Зло, потому что контакты эти таят соблазн стать одним из них и таким образом утратить свои профессиональные качества. Но прежде, чем что-то утратить, надо это что-то иметь. Вот об этом, в сущности, и шла речь в «Размышлениях вслух».

Это последняя наша встреча, и я не о вижу никаких причин к тому, чтобы отказаться от традиции завершить ее красивой цитатой и умной картинкой. Мне близка французская пословица: «Встретиться — значит немного родиться; проститься — значит чуть-чуть умереть». Что же касается заключительного зрительного образа, то пусть им будет эшеровское «Освобождение», которое могло бы стать гербом нашей профессии. Из простых, примитивных, сухих фактов вроде бездвижных и безжизненных, хотя и правильных треугольников, лежащих на плоской поверхности гравюры, путем их постепенной и продуманной трансформации рождаются сложные, емкие, трехмерные, ясные и вдохновляющие образы — птицы, улетающие в бескрайнее небо. Так и мы, научные журналисты, обязаны уметь превращать сухие, неинтересные для обычного человека научные отчеты в захватывающие и незабываемые истории, полные жизни и чувства рассказы о, быть может, самом интересном из того, что есть в нашей жизни.

Мауриц Эшер, «Освобождение»

Календарь «З-С»: июль

90 лет назад, 1 июля 1919 года, на территории СССР было введено поясное время — система отсчета времени, основанная на разделении поверхности Земли на 24 часовых пояса с одинаковым временем внутри каждого часового пояса и с разницей в час между соседними часовыми поясами.