Знание — сила. Фантастика (2006-2010)

Я опасливо покосился в сторону кабины — не слышат ли? Но там уже никого не было, зафыркал остывший мотор, фургон затрясся. Внутри было полутемно, видна была только обмотанная белым голова на каталке. Я на ощупь двинулся вперед, и тут же в мою руку впились ледяные пальцы лежащего.

— Пожалуйста, это очень важно… завтра ровно в полдень, ты должен быть… прийти.

— К тебе в больницу? К полудню я вряд ли успею.

— Не обязательно… в больницу, можно на то место, где мы… где ты меня…

— Но зачем?!

— Очень нужно… придет человек, мой знакомый… все объяснит, расскажет… ровно в полдень… важно…

— Хорошо, приду, — пообещал я.

Он врал, это было очевидно. Зачем-то ему было надо, чтобы завтра в двенадцать я оказался на той просеке, а зачем — недосуг было объяснить. Шофер наконец запустил двигатель, и найденыш крепче вцепился в мою руку. Едва ли он хотел мне плохого.

— Ты запомнил… пообещай. — еле слышно за ревом двигателя.

— Обещаю. Завтра в двенадцать, на том же месте. Приду.

Но тут в дверях возникло свирепое лицо водителя. Фельдшер нетерпеливо хлопнул меня по спине, и я выпрыгнул из фургона. Оттуда до меня донеслось:

— Обязательно разыщи меня, слышишь?!

— Как тебя звать-то? — крикнул я в темноту.

Двери захлопнулись. Фургон неуклюже запрыгал по ухабам. Последний раз мигнули на повороте заляпанные грязью красные габариты, и темень стала абсолютной. Стали слышны неопределенные звуки из темноты — похоже, егерь облегчался перед дорогой. Потом зашуршал гравий, послышалось тяжелое дыхание, мелькнул огонек папиросы.

— Можешь заночевать у меня, — сказал егерь-лесник.

— Спасибо, но я лучше пойду, — сказал я. — Хозяйка волноваться будет.

Моя «хозяйка» — отставной механизатор совхоза Петрович — вряд ли стал бы волноваться. Не появись я больше вообще никогда, или приди в обнимку с трехглазым марсианином, прилети на крыльях — Петрович воспринял бы это как должное. Он был человек решительно неназойливый, и этим в значительной степени определялась наша, вот уже шестилетняя, молчаливая мужская дружба. Сейчас он уже выпил и спит, и не будет задавать вопросов. Как раз то, что нужно.

— Не заблудишь? — спросил егерь-лесник.

— Не должен, — ответил я.

— Тогда прощевай?

— И вам не болеть.

Я перепрыгнул кювет и, загребая сапогами, наискосок по влажной стерне пошел в нужную мне сторону. Выйду к реке, решил я, а там по берегу — мимо не пройду. Глаза уже привыкли к темноте, и я — наконец-то! — был нечеловечески спокоен. Сегодняшний лимит неожиданностей, надо понимать, покрыт и перекрыт многократно. А хоть бы и нет — плевать. Этот день превратил меня в фаталиста. Я даже принялся насвистывать, и будь в небе молодой месяц, обязательно взглянул бы на него через левое плечо. Но месяца не было. Первые знобкие клочья тумана, не спеша, проползали низко над полем, заключая меня в нежные и маслянистые объятья.

Проснулся я поздно, в начале одиннадцатого. В избе стоял лютый холод, за окошком лило в три ручья, в отдалении рокотало и погромыхивало. Гроза в этих краях случается редко, тем более осенью, но уж если случилась — значит, коротенькое здешнее бабье лето окончено безвозвратно, жди завтра заморозков. В двери уже стучится суровая и долгая, в полгода, зима.

Петровича в доме не обнаружилось, и протопить с утра печь он, конечно, даже и не подумал. Пустой перевод дров, говорил он по этому поводу, все равно днем дома никого. Это была правда: уходил он, действительно, всегда рано, а возвращался поздно и уже «теплый». К сожалению, я в эту стройную схему не укладывался…

Вообще, Петрович жил жизнью здоровой и незатейливой, и любой руссоист-теоретик, любитель единения с природой, мог бы ему позавидовать. Весной Петрович сажал картошку и заводил поросенка. Летом изредка, по уговору, починял разнообразную сельхозтехнику, а в свободное время ловил рыбу, жарил ее и ел. Осенью, как положено, подступала страда — выкапывалась картошка, кололся кабан, мясо обменивалось на первач из расчета: кило на два. Тогда же создавался скромный запас дровишек. Зато уж зимой Петрович отдыхал по полной программе. Он пил самогон и жарил картошку.

Я закутался в одеяло и, поминая черта, направился в сарай — в пристройку. Во времена оны, по-видимому, эта часть избы была жилой, чем-то вроде летней веранды. Однако хозяина, по холостяцкому его положению, жилищные амбиции не заедали, и теперь здесь хранились дрова. Дрова, следуя все той же жизненной философии, запасались осиновые — целая рощица ее, засохшая на корню, начиналась сразу за околицей. Дерево осина, говорил Петрович с ухмылкой, не горит без керосина. Чего-его, а керосина у него было — залейся, успел запастись в бытность свою совхозником. Канистры, бочонки, бутыли и банки громоздились до самого потолка, занимая добрую половину экс — веранды. Водился здесь и бензин, и солярка, и скипидар, а также все возможные вида масел и растворителей. Коллекция ГСМ. Надо понимать, для Петровича это было чем-то вроде хобби.

Я отворил дверь и шагнул в кромешную тьму.

— Ииииии… — хриплым стоном поприветствовала меня тьма.