— Неудачный был этот год, с самой весны неудачный, — неожиданно вздохнула Мария. — Я рада, что он уже заканчивается.
На ее лицо наискосок падал розовый свет от шелкового абажура, а хрупкие пальчики быстро бегали по черно-белым клавишам. Нежными капельками звенел рояль. «Времена года» Чайковского. Прекрасная музыка, уютная гостиная, соблазнительные тонкие руки, прикрытые пышными рукавами! Глядя на нее, Антону хотелось смеяться и подпевать — просто, радостно, без слов.
Но Вера тоже вздохнула:
— Нет, Манечка, началось все еще на Святки. Когда Виталий погиб… Так внезапно и бессмысленно…
Они выглядели почти, как на картине — той, которую написал знаменитый Мурашко. Только сейчас играла одна Мария, бледная и осунувшаяся, особенно это было заметно в сравнении с тем замечательным портретом. А Вера просто сидела рядом и смотрела на ее тонкие ловкие руки.
В печке, покрытой изразцовым кафелем, уютно потрескивали сосновые дрова. Было безветренно, и за окнами нескончаемыми полками падали густые хлопья снега.
Поручик Антон Болгаков, которого здесь звали просто Тошиком, их дальний родственник и одноклассник старшего брата Ивана, лениво роскошествовал на оббитом мягким бархатом диване. Прослужив почти три года в неспокойном Уссурийском крае, он наслаждался теперь домашним уютом и детскими воспоминаниями предновогоднего вечера. Ему было так спокойно и мирно на сердце, так радостно ощущать себя снова дома, в кругу родных, и он собирался сказать что-то мирное, домашнее, например: «Боже, как чудесно, что я застал вас здесь, в Киеве». Или: «Жаль, что Вани до сих пор нет», — но, услышав последнюю фразу девушки, спросил:
— О каком Виталии речь? Из Барвинковцев? Которого выгнали из реального училища?
— О нем самом… Только о мертвых — или хорошее, или…
Антон из писем знал многое, но писали ему чаще не сестры Барвиненко, а другие люди, поэтому он решил слукавить, ему хотелось услышать обо всем еще раз, именно от них, и он спросил:
— И как же внезапно и бессмысленно он погиб, Виталий?
Маня перестала играть, и сразу слышнее и отчетливее стало тиканье часов, и ощутимее волны истомного тепла от печи, и неповторимый аромат елки, вина и женских духов.
Она еще раз не по-новогоднему вздохнула и промолвила печально:
— Сначала он безобразно напился и обидел Верусю.
— Да,
— быстро прибавила Вера. — Я сначала очень обиделась, даже не захотела ехать с колядниками. А потом, когда узнала, что он… Он упал из саней, прямо под полозья, и следующая тройка добила беднягу копытами.— А в конце зимы утонула его сестра. На наших глазах. Мы катались на коньках. На речке. Она отъехала дальше от нас и провалилась в прорубь. Сначала ее было видно, она пыталась схватиться за краешек льда. Потом руки соскользнули, и она ушла под воду. Пока мы добежали, ее затянуло течением под лед…
— Маня машинально наматывала на пальцы свои длинные жемчужные бусы и смотрела отрешенным взглядом, будто снова видела ту темную воду, зловеще плескавшуюся возле самых ног. В тени густых ресниц ее глаза казались чернее обычного. — Ты, наверное, об этом не знал, Тошик, но она очень нравилась нашему Ване. Он думал ее сватать…— Это правда, что она эсеркой была?
— Лиза? Рэволюционэрка? — Маня улыбнулась и покачала головой. — Нет, просто она оригинальничала очень. Во всем. Поэтому и нашему папе не нравилась…
— И мне, и тебе тоже,
— добавила Вера.— Нет, я как раз к ней лучше всех относилась.
— Особенно к ее папироскам!
— Ну, это она просто артисткам подражала и поэтессам всяким.
— Да, строила из себя вторую Ермолову… Нет, Комиссаржевскую, это ж был ее кумир, ее икона…
— Не надо, Вера…
— Но Виталий-то уж точно социалист был,
— увел сестер от начинающегося спора Тошик.— Он и не скрывал этого,
— согласилась Вера.— Или просто играл в социалиста,
— не сдавалась Мария.— А я слышал, что они оба были революционеры, только Виталий легальный был социалист, а Лиза — нелегальная…
— Лиза — подпольщица? Да она в жизни ни одного секрета не имела: у нее что в голове, то и на языке!
— Ты считаешь — это хорошо?
— Что хорошо? Не уметь держать язык за зубами? Только какое это имеет значение — что я думаю и как к ней относилась? Брату она очень нравилась.
— Они были совсем не пара. — Вера встала и подошла к окну. Зябко обняла себя за плечи. Модные пышные рукава стягивались чуть ниже локтя узкими кружевными манжетами. С шеи свисала длинная золотая цепочка с медальоном, раскрывающаяся крышечка его была заперта остроумным устройством, верно хранящим тайны владелицы. — Ветер начинается… Метет… И снег такой глубокий. Едва ли мы сегодня дождемся Ваню и Василая.
— Кто такой Василий? — по-иезуитски хитро поинтересовался Антон.
— Я же говорила: жених Манечки.
— Ты говорила — Григорий.
Вера вышла на середину комнаты, ярко освещенную роскошной многосвечной люстрой, в которой горел не обычный огонь, а только недавно появившееся в городах электричество:
— Это имя, а то — фамилия! Его зовут Григорий Василай. Григорий Георгиевич Василай. Его предки — выходцы из Бессарабии.
— А-а-а… Готовитесь к свадьбе и еще ропщете, что год был несчастливый. Потому и несчастливый, что ленились мне подробно обо всем писать.
— Не было настроения.
— Неужели?
— И времени тоже. Мы еще летом собирались свадьбу сыграть, но Маня весной так простыла, что все лето болела, и венчанье пришлось отложить. Зато теперь отгуляем! Как я хочу потанцевать на твоей свадьбе, Маняшка! — Вера закружилась по комнате, легко постукивая каблучками. Короткая модная юбка соблазнительно открывала и изящные туфельки, и точеные ножки. Наряды горожанок в ХХ веке стали такими кокетливо-продуманными, такими простодушно-демонстративными, что не только неискушенный поручик, но и умудренный опытом человек, созерцая их, легко мог прийти в восхитительное состояние минутной эйфорической влюбленности.
От Верушкиных резких движений заколебался воздух — слегка закачались легкие бумажные украшения на елке, заволновалась-заискрилась серебристая мишура гирлянд. Мария бравурно застучала по клавишам веселенькую польку. Она в такт кивала головой, и по спине прыгали вороные кудри.
— Давайте выключим электричество, зажжем свечи, так хочется чего-то таинственного, загадочного, как в страшной сказке.
— Вера продолжала отбивать каблуками ритм — уже стоя на месте.Антон замахал руками:
— Нет! Нет! Какие сказки? Самая замечательная — прямо передо мной. Я сто лет просидел в таежном полумраке! И тебя хочу получше рассмотреть.
— Смотри! Я вся тут! Рядом! — Девушка затанцевала прямо перед ним.
— М-м-м…
— Потянул носом счастливый поручик-отпускник. — Что у тебя за духи, Верунчик? Какой новый аромат!— Бедняга ты наш, бурят таежный! Как ты одичал в своей Сибири! Отстал от жизни ровно на три года. Это уже не новинка. Называются «Букет императрицы».
— Божественный букет!
— А я? Какой ты находишь меня? — Она продолжала кружить, обольстительно выделывая руками забавные восточные пасы. Маня все время поворачивала голову, чтобы смотреть на сестру. И играла все темпераментнее и веселее, будто тоже подсмеиваясь над молодым родственником.
— И ты — божественная! Довольно танцевать, искусительница, а то я в тебя влюблюсь! Навеки и бесповоротно!
— А ты и влюбись, Синяя Борода!
— Здравствуйте, ты ж не захочешь стать супругой бедного офицера и ехать со мной в тот Богом забытый гарнизон.
— А ты постарайся сделать побыстрее карьеру, и тогда мы поедем не в забытый Богом гарнизон, а в столицу.
— Ты ж всегда мечтала жить только в Барвинковцах. Или мне это только казалось?
— Когда-то мечтала, но теперь передумала. Там будут жить Маняша с Василаем. Он перестраивает наш старый дом. Полностью. Ты же знаешь, что он архитектор? Работает с самим Городецким! А наш старый дом преобразится! Это будет что-то необыкновенное — англо-готический фасад, арочные окна, выступы с острыми углами. Сам Владислав Городецкий спроектировал! Прямо замок из романа Вальтера Скотта! Нет, из страшного готического романа! Рано или поздно там обязательно появятся приведения.
— Ну что ты, Вера, не преувеличивай,
— Маня не говорила, а почти припевала в такт мелодии бодрой польки, — обычный загородный дом…— Не скромничай! Тошик, послушай, там такие интерьеры задуманы — настоящий модерн! Лестница округлой формы, перила ажурные, их уже заказали, такой причудливый узор — не подумаешь, что чугунные. Коричнево-желтые витражи. Свет сквозь них польется — медовый, янтарный, пушкинский… Там будет солнечно даже в пасмурную погоду.
— Вера, ты опять смеешься над нами? — тонкие пальцы замедлили свой бег по клавишам, и мелодия стала обижено вальсовой.
— Нет, только восхищаюсь вашим будущим дворцом.
Поручик Болгаков заинтересовался:
— И когда же будет готов этот дивный дворец?
— Может, в конце года.
— Значит, наступает очень счастливый год! Год свадьбы и новоселья! — Антон вскочил и закружил Веру по комнате.
— Ах вы ж и проказники нетерпеливые! — Появился в дверях Игнатий Филиппович Барвиненко, отец веселящихся сестер, дядюшка поручика. Известный сахарозаводчик, богач и меценат. Мощный добродушный барин. — Уже скачете! Греховодники!
— Мы встречаем очень счастливый год! Ура!
Тошик с Верочкой так синхронно и сильно топнули, что с елки свалилось самое заметное украшение — табличка с золоченой и окруженной блестками надписью «С Новым 1914 годом!»
