Зодчий из преисподней

Женщины говорили чуть не одновременно. Боря грубовато перебил:

— А тот магазинчик, что напротив районной аптеки, он давно сгорел?

— А, продуктовый! Да нет, с месяц, не больше. Его же Луцик-младший купил. И все не везет ему, бедолаге: то в аварию попал, то обворовали, теперь вот — поджог.

— Он бы меньше за чужими женами бегал!

— А ты, Тоська, не смешивай все в кучу. Одно дело — бизнес, а личная жизнь — это другое.

Шишлянникова лишь выразительно хмыкнула.

Сбоку донесся пронзительный голос молодой продавщицы, которую Борис встретил еще на пороге:

— Скупайтесь скорее, закрываем уже! Некогда харчами перебирать!

Ей ответил наглый фальцет:

— Расслабься, зайка, и не спеши. А то споткнешься! — это был попутчик Бориса из автобуса, чахлый парнишка, даже вечером не снявший темных очков. Снова жевал, а в ушах ритмично покачивались наушнички от плейера. И наглости еще прибавилось:

— Из чего тут у вас выбирать? Два сорта сыра, три — колбасы? Да и те — позавчерашние?

— Не нравится — не берите! — бойко парировала молодая продавщица.

— Ты, красавица, еще с отделом защиты прав потребителей дела не имела? Устрою. Кстати, разговор наш записываю, — ехидно улыбаясь, он показал рукой на свой плеер.

— Анька, не дури, — не выдержала Тося, — обслужи молодого человека, как следует!

— Да улыбнись и глазки сострой, — прогудела, не двигаясь с места, Глафира Петровна, — будешь парням грубить — навеки в девках останешься!

Боря Тур почесал подбородок:

— Ладно, бывайте. И правда, уже закрывать пора.

— Куда ж ты теперь?

— Пойду, знакомых проведаю.

— Стой, если ты к Леське…

— Я знаю, что ее здесь нет.

— А куда подалась, знаешь? — вкрадчиво спросила Глафира Петровна.

— На заработки?

— Да уж, заработки там — не позавидуешь. — Тося поджала губы, а ее коллега прямо вскипела от праведного гнева:

— В бордель их всех наш Свинаренко упек! Всем ансамблем! Петь да танцевать, говорит, в Турцию поедете. А там их всех в бордель и отправили! — Глафире Петровне явно нравилось четко выговаривать это манящее нездешней жутью слово — «бордель». Тур оцепенело молчал, и она перешла к аргументации: — Анжелка Ляшенчихина сбежала по дороге — такое рассказывала, такое, что — ну!

— Да уж, — подхватила Тося, — паспорт #225; у них сразу за границей отобрали, как только таможню проехали. Клиентов, говорят, будете обслуживать! Сами понимаете — как. А кто откажется — секир башка! И концы — в воду! Вот как она рассказывала.

— А где она сейчас?

— Анжела? В область перебралась, конечно. И родители за нею собираются. Кто ж здесь будет оставаться, если каждый в нее пальцем тычет? А девушка-то и не виновата.

— Ой, не говорите мне про невинность! — с едкой иронией покачала головой Тося. — Она, что, газет не читала? Не знала, зачем в Турции наши девки нужны?

— Здрасьте! Их же петь приглашали. И танцевать.

— А они уши-то и развесили! Как же, нужны там такие артистки! Не понятно что ли, там же танцовщицами проституток называют.

Борис почувствовал, как у него под шапкой зашевелились коротко остриженные волосы. Он прочистил горло и спросил по-зековски хрипловато:

— И что? С Лесей? Где она?

— Кто ж знает? Поехала — и нету. У других девчат и родители есть, а найти не могут. И в суд подавали, и в милицию обращались. Ищут! А она сиротой осталась, кто ж ее искал бы?

— В борделе? — голос Бори Тура стал таким хриплым, что женщины смолкли и опустили глаза.

— Все, закрыто! Нечего уже! — надрывалась у входа пронзительная молодуха. — Завтра! Нам сегодня еще кассу сдавать!

…Опомнился Борис уже на улице.

Он давно подозревал, что с Лесей что-то не так. Когда она внезапно писать перестала. Но бордель… Турция… Ну и подлец же Свинаренко! Всех киданул, со всех сторон… подлец…

Ноги механически шагали вперед, в сторону улочки, грезившейся в каждом тюремном сне. Снег кружил перед глазами. Мерещились Лесины глаза в белой кисее паранджи. Тю, паранджа черная!

Черная.

Чернеют окна знакомого дома, закрытые покосившимися ставнями.

Двор замело снегом — ни тропинки, ни следа.

А он на что надеялся?

Повернул к единственной в городке гостинице и чуть не столкнулся с монументальной теткой Глафирой.

— Я так и знала, что сюда пойдешь. Слушай меня, — она приблизила свое лицо вплотную к его уху и зашептала: — Конечно, мое дело — десятое, но говорят, что Свинаренко теперь в Барвинковцах, чуть не полрайона там скупил…

— Барвинковцы? Где это?

Она прошептала несколько слов ему в самое ухо и прибавила погромче:

— Ты ж смотри там, осторожненько. Семка Разгильдяй ездил, хотел про свою Галю узнать, вернулся сам не свой. Это страшные люди! Смотри! Он там в большой силе, авторитетным человеком стал. Берегись! Но запомни: я тебе ничего не говорила. Ну, бывай! Счастливо! — И исчезла во тьме, растворилась, как призрак.

Холодный безлюдный переулок. Покинутый дом.

Будто весь этот разговор приснился.

Захотелось упасть. Лечь. Отдохнуть… И он отправился искать ночлег.