Зодчий

Когда купол был почти закончен и водоем сооружен, как-то вечером из дальних джейлау и далеких степей прибыли певцы — бахши. Чули-бобо пригласил и своих друзей чабанов из Джумабазара, Карагульбазара, Акел-шурча, Замука и Джейнава. Приехали чабаны и из Кай-кудука, Шуркудука, Раимсуфа и Олачабоба и привезли с собой своих певцов — бахши. И каждый гость прихватил с собой овцу или барана в качестве гостинца.

Весть о том, что неподалеку от Ходжа Муборака, у колодца Чули-бобо, сооружается огромный водоем, дошла и до чабанов Кызылкумов и до самых глубин пустыни Карнабчул. И приглашение Чули-бобо каким-то образом дошло до тех мест, куда не так-то просто добраться и пешему.

Итак, в среду с самого раннего утра со всех четырех концов начали съезжаться чабаны, прихватив с собой кто что мог. Огромная степь заполнилась людьми, стало шумно и многолюдно, как на знаменитом самаркандском базаре. Чули-бобо приветливо здоровался с приезжими, тепло пожимал руки одним, обнимал других, расспрашивал о житье-бытье, представлял каждого чабана зодчему и, глядя, как зодчий протягивает им руку, умилялся до слез. Он с увлечением рассказывал о том, что лет восемьдесят назад, когда он сам был еще десятилетним мальчишкой, его деды Юлчи-чабан и Элчи-чабан собирались построить здесь водоем и как не хватило у них

— ца это сил. А наместники Кебакхана, жившие в Кеше, не то что о водоеме, даже о колодце не помышляли.

Молодые люди и подростки, приехавшие вместе с отцами и дедами, решили покухарить, а женщины расстилали ковры и войлок прямо на траве и приготовляли дастарханы с различными яствами и сладостями.

Для самых пожилых гостей разостлали два яркокрасных ковра, а рядом с ними по кругу войлок и паласы. Мужчины вырыли очаги и поставили на них два огромных котла, в которых варились две упитанных телки и несколько баранов.

Обычно, устав после тяжкого рабочего дня, люди приходили сюда вечером поесть и тут же шли отдыхать. И тогда всей степью смело завладевали сверчки и кузнечики, их звонкое пение разливалось далеко окрест. Но сегодня никто даже не слышал их и не до отдыха было людям. Все расселись в кружок около купола водоема, старики, молодежь, девушки и женщины, дети. Бескрайнюю степь оглашали радостный говор и смех.

На почетном месте, на красном такаявмутском ковре, сидели зодчий, его гератские друзья, Ходжа-та-биб, ус га Абид, уста Худайберган, старейшины чабанов и певцы — бахши. Как хозяин и главный устроитель торжества, Чули-бобо встречал гостей и отдавал распоряжения. Два кувшина мусалласа, привезенные из Ташкудука и Шуркудука, поставили возле зодчего. Буза, айран и кумыс были расставлены на дастарханах. Подали лепёшки, замешанные на молоке и сале, и еще тонкие лепёшки из пресного теста для супа, на огромных блюдах аппетитными горками лежало жареное и отварное мясо, была еще и лапша на мясном бульоне и шурпа в глиняных чашках.

На втором красном туркменском ковре разместилось несколько старых женщин, Масума-бека, Бадия и кое-кто из молодух, а напротив них Зульфикар, Гаввас, Заврак, Харунбек и Абуали, а также с десяток чабанов богатырского телосложения, тех самых, что крушили глыбы в Караташе. Старцы произнесли молитву, и лишь после этого присутствующие принялись за угощение. Молодежь, почтительно ждавшая, когда начнут есть старики, потянулась к кумысу, и вскоре громкий говор, смех, шутки слились в общин веселый гомон. Эти люди __ умели трудиться, но умели и наслаждаться отдыхом.

Взгляды молодых чабанов, прибывших из дальних и ближних мест, то и дело останавливались на Бадие. А она, нарядившись в лучшее свое платье, чудом уцелевшее после бурана в Халаче, убрав волосы в две толстые длинные косы, была настоящей царицей этого степного пира. Взгляды юношей немного смущали ее и явно были не по душе Зульфикару. Еще вчера, когда младший сын Чули-бобо, красивый, статный юноша, не отходил от Бадии, Зульфикар хмурился и бледнел. Ведь ради нее он забыл родителей, а они, его старики, с нетерпением ждали сына в Бухаре. А теперь Бадия — единственное его счастье, единственная его отрада — улыбалась шуткам чабанов и хохотала вместе с ними. Неужто она такая? — с тревогой думал Зульфикар, и в душу его закрадывалось смятение. Неужто, чуть завидев юношу получше и покрасивее его, готова увлечься им? Откуда только такое легкомыслие?

Зульфикар старался не показывать своей ревности, но сердце его точила боль, и он молча сидел среди своих товарищей, не смея поднять глаз на Бадию, не желая видеть ее оживленного веселого лица. И все равно видел, как она радостно взволнована тем, что все до единого молодые мужчины не отрывают от нее глаз, от нее — единственной дочери прославленного зодчего, да к тому же еще такой красавицы.