Зодчий

— Дорогие мои, да я нисколько и не печалюсь. Водоем мы построили не для бека, а для здешнего трудового люда, для простых чабанов. Он нужен и путникам, и животным, и даже птицам. Мы совершили благое дело, а благие дела не нуждаются в вознаграждении. Я доволен тем, что мы сделали здесь, и ни на кого не жалуюсь.

Уста Абид и уста Худайберган, которые удрученно молчали, явно повеселели после слов зодчего.

— Вот эти деньги поделите между собой, — продолжал зодчий, протягивая им свою долю. — Даю от всей души! Вам должны были заплатить золотыми монетами, но из-за меня и вам не заплатили как следует.

— Нет, зодчий, не надо, мы не возьмем, — сказал уста Абид.

— Возьмите, прошу вас, иначе я обижусь.

Гаввас, Зульфикар и Заврак тоже отдали свою долю уста Абиду и уста Худайбергану.

Чули-бобо вынес новую меховую шубу и набросил ее на плечи зодчего.

— Пусть это будет памятью обо мне, зодчий, — сказал старик. — Сейчас, конечно, в ней жарковато, но зато вы будете довольны в холодные дни. От прострела спасает.

— Благодарю вас, — растроганно произнес зодчий.

В свою очередь сыновья Чули-бобо принесли каракулевые шапки и недели их на головы учеников, а также уста Абида, уста Худайбергана, затем Харунбека, Хасанбека и Хусанбека, Абуталиба и Абуали; Махсуме-бека и Бадие подарили безрукавки из красного бархата на лисьем меху.

Харунбек и ученики до вечера готовили и грузили арбы. И по вечернему холодку, сердечно простившись с чабанами и мастерами из Касана, они отправились в путь. Чули-бобо и табиб проводили зодчего до самого кишлака Ходжа Муборак. Тут они тепло простились, и у всех на глаза навернулись слезы.

Ночью того же дня маленький караван прибыл в Каравулбазар, и путники устроились на ночлег в караван-сарае.

А на следующее утро, сгорая от нетерпения, они покатили в Бухару.

Глава XXXV Отравленный кинжал

«Хорошо, когда владыки умирают, — часто говаривал зодчий. — От этого, по-моему, народ только выигрывает. Вот Шахрух, слишком долго засиделся он на троне — никому не стало лучше. Ничего он не сделал для государства, созданного его отцом, а лишь безжалостно карал талантливых прославленных людей, которые пришлись ему не по душе. Только и знает пировать да распутничать. Охотно выслушивает наговоры и сплетни, посылает в изгнание честных государственных деятелей, всячески унижает их».

Зодчий, с которым бек поступил просто подло, снова и снова вспоминал все, что произошло. Здесь он ничего и не ожидал за свой труд, ибо с самого начала решил сделать доброе дело для чабанов. Но каков бек? Ни слова благодарности, ни разу даже не приехал сказать «бог в помощь» — вот что угнетало зодчего и острой болью отдавалось в сердце. Как-никак, а человек не камень. Лишь потому, что зодчий считался изгнанником, бек не пожелал даже свидеться с ним. Не зря говорят в народе: «Кого наказывает аллах, того и святой толкает своим посохом». Он невольно подумал сейчас о тех, кто, как и он, скитался по свету. Вот хотя бы великий Фирдоуси. Вместо золота, обещанного ему Махмудом Газневи, ему доставили серебряные монеты. И когда верблюд, груженный этими монетами, входил в одни ворота, из других выносили гроб великого поэта. Мир всегда был таков. Откуда же ждать справедливости? Всегда оскорблялось и унижалось достоинство человека. Но того, что случилось в Герате, этого зодчий никогда не забудет. Да такое и нельзя забыть. Злобные и грязные сплетни о зодчем разгневали Султана Ибрагима, достигли ушей Шахруха. Слова зодчего о том, что «здания строятся для народа», Ахмад Чалаби постарался чуть ли не в тот же день передать царевичу. А как-то на пиру в доме устада Кавама зодчий, обратившись к другу, сказал: «Мусалло — творение устада Кавама — будет украшать Герат до скончания века. Будущие поколения низко поклонятся вам». И эти слова Ахмад Чалаби тоже передал царевичу, а тот — государю.

«Будущие поколения должны кланяться и благодарить не устада Кавама, а вас, ваше величество, — должно быть, нашептывал доносчик, — ибо Мусалло — это ваше творение. Так почему же нужно воздавать хвалу каким-то Кавамам и Бухари?»

Слова эти передали государю вечером, и у Шахруха, уже и без того раздраженного чем-то, болезненно забилась на виске жила. Он стиснул зубы, он разгневался на обоих зодчих, на всех зодчих мира. Особый же гнев вызывал в нем Наджмеддин Бухари.

— Я доверяю им, а эти негодяи уже и государя ни во что не ставят, — злобно проговорил он.

А позже, перед самым праздником хайит, всем именитым людям, по обычаю, были преподнесены подарки — златотканые халаты. Те, чьи имена были внесены в государев список, с поклоном подходили к визирю, надевали халаты либо получали золотые монеты, либо другие дары и весело возвращались на свои места. Пир длился до рассвета. На эти торжества были приглашены все знатные люди Герата, и лишь Наджмеддин не удостоился государевой милости. Зная, что все его друзья и ’товарищи по работе пируют во дворце, до утра пролежал зодчий без сна.